Польц Алэн
Женщина и война
Польц Алэн
Женщина и война
{1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания после текста книги.
Предисловие А. Мелихова. Перевод с венгерского Е. Шакировой
Hoaxer: Алэн Польц родилась в 1922 г. в ныне румынском городе Коложваре, работала психологом и танатологом, сейчас на пенсии. В своих мемуарах они описывает время оккупации Венгрии нашими войсками в 1944-45 гг., дикость и непредсказуемость русских солдат, и то, как и они, и офицеры насиловали её и других женщин; описывает грязь, и голод и другие лишения военного времени. Хотя и отсутствует ощущение явного подлога, возникает какое-то чувство нарочитости, слишком плотного нагромождения ужасов, тотального хаоса. Впрочем, это не исследование, а воспоминания.
Предисловие
Совершенно серьезно я хотел бы, чтобы воспоминания Алэн Польц "Женщина и война" были включены в программу "дополнительного чтения" для старшеклассников - именно сегодня, когда им со всех сторон дуют в уши, что они живут в какое-то небывало трудное время и что человек не более чем бессильная игрушка материальных обстоятельств: если он видит преуспевающих воров, разумеется же, он тоже будет воровать, если он слышит об удачливых убийцах, разумеется же... Разумеется же, в России всегда были, есть и будут люди, вопреки самым неодолимым обстоятельствам делающие то, что считают нужным и справедливым - вплоть до впадения во всевозможные виды утопизма. Но в литературе нашей чрезвычайно мало примеров будничного противостояния когда человек противостоит напору страшных событий не ради абстрактной идеи или гордыни, а просто для того, чтобы выжить и не сделаться подонком.
Я думаю, если бы женщины были склонны к писанию мемуаров, мы имели бы неисчислимое множество примеров будничного героизма. Героизма, направленного не на то, чтобы восторжествовать над кем-то, а на то, чтобы кого-то спасти: цель нормальной женщины не победа, а мир и согласие, гармония. Жизненный подвиг Алэн Польц, боюсь, не каждый даже и сочтет подвигом: она не бросалась с гранатой под танк, она не бросала вызов деспотизму - она всего лишь изо всех сил стремилась исполнить свое земное назначение: нести самоотверженность тем, кого любила, и порядочность всем остальным. Нет, больше чем порядочность - доброту. Россия, где эффектному подвигу готовы противопоставить разве что подвижничество, кажется, так и не расслышала Льва Толстого: Наполеона победили мужики Карп и Влас, не пожелавшие везти ему сено. Тем не менее можно продолжить: зло при всех своих явных преимуществах так до сих пор и не сумело стереть добро с лица земли оттого, что такие вот наивные милые девочки, пройдя через чудовищные муки и унижения, все-таки ни на миг не согласились признать жестокость и низость нормой.
Алэн Польц рассказывает о своей жизни с предельной простотой, но ее история в умелых руках вполне потянула бы на голливудскую мелодраму с хэппи эндом, ибо мы беседовали с Алэн об ее книге в ее просторной аристократической квартире среди избранного общества, которое особенно украшал ее муж Миклош Мессей, седовласый красавец и европейски знаменитый писатель. Сама Алэн - известный в Венгрии психолог, до сих пор работает в хосписе и сетует, что в нынешней погоне за деньгами люди забывают обо всем, что могло бы их поддержать перед лицом смерти. Описать сочетание усталой доброты, мудрости и чистосердечия в ее лице было бы по силам разве что Рембрандту. Кажется, ее больше всего беспокоило, не оскорбит ли русского читателя описание надругательств, учиненных когда-то над нею нашими соотечественниками, и она повторяла, что венгры в России наверняка вели себя не лучше и что немцев она боялась больше, чем русских: если немцы пообещают расстрелять, значит, точно расстреляют, а русские вполне могут вместо этого и накормить, эти одичавшие дети, презиравшие страх и боль, увы, не только свою...
Попутно к сведению российских судов, никак не умеющих разобраться, что такое разжигание национальной розни, - это самое разжигание едва ли не в большей степени заключается не в том, что говорится (если, конечно, это не прямая ложь), а в том, что умалчивается. Если действительно рассказывать всю правду о любом народе даже в самых неприглядных его проявлениях, то рядом с отвратительным непременно окажется и что-то достойное восхищения. Мне кажется, книга Алэн Польц служит так называемой дружбе народов в гораздо большей степени, чем все умалчивания былой советской пропаганды, еще и потому, что дружить народам до крайности мешает их преувеличенное представление о собственной безупречности. В нашем будапештском разговоре Алэн мимоходом упомянула о молоденьком русском солдате, который в пятьдесят шестом году брел по расстрелянному Будапешту с такой тоской в глазах... Разглядеть тоску в глазах победителя - какой еще "дружбы" можно желать!
В заключение добавлю, что воспоминания А. Польц вышли на русском языке в будапештском издательстве "Понт" в рамках программы "Корнфлюкс", что означает приблизительно "созвучие", "согласие". "Понт" издает одну и ту же книгу сразу на нескольких европейских языках, что резко ускоряет процесс культурного обмена: в обычном случае книга, даже имеющая успех, переводится на другие языки спустя целые годы. Вот только наша общая проблема распространение - при разделяющей государственной границе становится еще более острой. Поэтому, пока продукция издательства "Понт" еще не сделалась общедоступной - в Россию попали считанные экземпляры, - мне хочется, чтобы как можно больше людей прочли эту потрясающую книгу. Хотя бы в отрывках.
Не уподобляясь потрясенной матери Алэн: "Доченька, скажи, что это неправда!" Если это и не вся правда, то это та правда, которую мы обязаны знать.
Александр Мелихов
Мы с нетерпением ждали прихода русских или англичан. Мы были беззащитны, ведь всех нас могли уничтожить в любую минуту. Партизаны, немцы, жандармы, да хоть бы и венгерские солдаты. Солдаты? Офицеры - может быть, по приказу. Разве тогда кто-то верил еще в победу немцев? И все-таки чрезвычайное положение, и расстрелы были сплошь и рядом. Согласно указу о чрезвычайных мерах, к стенке могли поставить кого угодно. Никто не знал, чего или кого боится другой. Несмотря на это, все мы каким-то образом доверяли друг другу, доверяли даже незнакомым. Приказы тогда отдавались чаще, чем приводились в исполнение.
В связи с этим мне вспоминается такой анекдот:
Один мюнхенец спрашивает другого: "Скажите, вы верите в победу фюрера?" Тот внимательно оглядывается по сторонам... уводит спросившего в подворотню, там опять оглядывается, делает знак, отводит в дальний конец сада, видит стог сена, снова делает знак, оба забираются туда, он наклоняется к его уху и шепчет: "Лично я - да".
Сейчас я вспоминаю, что в то время шли разговоры о новом секретном оружии... Что случилось бы, окажись тогда у немцев атомная бомба? Насколько мне известно, Венгрия фигурировала в списке не народов-слуг, Dienstvolk, а наций, подлежащих истреблению. Такова была гитлеровская классификация народов. Как могли стать ее жертвой евреи? А немецкий народ - как мог он стать убийцей? И не успели мы прийти в себя, как на смену фашизму пришел сталинизм, истребляя миллионы во имя идей классовой вражды. Как могли пасть ее жертвой русский народ и столько народов мира?
Ответа для меня не существует. Лишь один: "Господи, помилуй нас!"
Когда дядя Енё с женой и Марци уехали и Мами{1} перебралась к нам, Лапочка вдруг развеселилась.
Может, настроение у нее поднялось оттого, что в комнате остались только мы с Мами (мужчины опять были на охоте); она принялась скакать - прямо в пляс пустилась. Огромными прыжками она перескакивала через стулья, взлетала в воздух. Мы с Мами смеялись, глядя на нее. Я как раз хотела подать кое-что к праздничному ужину и посмотреть, как дела у наших "поваров", когда мы услышали шум моторов. Мы очень удивились: ведь, насколько нам было известно, сюда, на гору, машины еще никогда не поднимались. Даже лошадям было трудно втащить наверх телегу. Мы выскочили наружу. Перед домом стояли две немецкие военные машины. Одна была вроде грузовика, но все-таки не грузовая. Из нее выпрыгнули трое офицеров, я разглядела головы нескольких солдат. Моторов они не глушили. Офицеры подошли к нам и потребовали, чтобы мы немедленно сели в машины: через пару часов здесь будут русские. Из этого дома жандармы устраивали облавы на партизан (на самом деле к нам они заходили погреться), и в отместку нас всех здесь перережут, а дома спалят дотла.