Аплодировали... Волошин рычал, прижимая к сердцу половинки стакана (Маруся ползала по полу в поисках невидимой лески, которой Лёлька дернула стакан), а Валя Маленко — простофиля Валя! — всех обрадовал, что снимок... засвечен. «Разве случайно?» — шептал Волошин ночью Бугаеву — у того с восторга даже гастрит мягчал...
Скульптор Мухина позже, в Москве, просила Лёлю повторить. Говорят, придумала граненый стакан как раз для этого — пусть попробует моего крепыша, — но Лёля смеялась: неужели поверили? Это басни...
А что напоила Риббентропа допьяна (прочтите в любом источнике, что он не мог влезть в самолет) — басня? Не подливала шампанского? Локотками не играла перед глазами очумелого немца — да еще с золотыми застежками? И переводчицей не была при коте Молотове? Ну а (случайно открылось) в Тегеран в 1943-м он ее, конечно, не брал — и имя Елены Гареевой в списке делегации — совсем не Лёлин псевдоним? И Назыму Хикмету (надежда литературы свободолюбиво-турецкой) глазки не строила?
Каждый знает — не только по-французски Лёля или по-английски пританцовывала — на всех языках запросто. Теперь расшифрованы записи разговоров в посольствах, которые терпеливо осуществляли в 1930-1950-е сотрудники государственной безопасности — при тогдашней пещерной технике!
— Кырлык мырлык аганун Тедор Миха-гизи Тостоэвски курхама на тюркиин аганун (Как это ни удивительно, но Федор Михайлович Достоевский оказал влияние на современную турецкую литературу), — Назым Хикмет уставился на Лёлю черносливинами.
— Берлэ-кэрлэ, бэрлэ-кэрлэ (Почему бы и нет, почему бы и нет) — Лёля изящно поднимает мускат за его здоровье.
— Мэхы гырлы саагун Назыма — уга-га-га! — Хыкмыта? Ихала угурина бигэрлы? Уга-га-га! (А что вы скажете о творчестве Назыма — ха-ха-ха! — Хикмета? Который стоит перед вами? Ха-ха-ха! ) — и он медово притирался к Лёле, встопорщивая усы.
— Сирака, — и улыбнулась жемчужинками (С пониманием).
А разве появление Лёли в платье а-ля Чио-Чио-сан, с павлиньим пером в тюрбане, с пошуршивающим веером, не стало фурором 1938 года в дипломатической Москве? Надя Ламанова сотворила это чудо: воротник из золотой парчи, синие звезды из бархата, а на плечах и спине — малиновки, стрекозы и, разумеется, сладостная сакура. Но когда из уст московской чаровницы излетело родное чириканье Поднебесной, тут уж вспотел от обиды сам переводчик Зяма Кац (лучший знаток мандаринского в ту пору).
— Сян-гяо сянко-пуи ан-цзао цзи ин хий бяцзи Греайя Гарцибо? (Не правда ли, красавица Грета Гарбо смотрится эффектно на фоне китайской жизни в своем последнем фильме?)
Китаянки захлопотали ресницами:
— Бай-синь, бай-сянь (Очень даже, весьма даже.)
— Ми-сяо сян фу проугресь, елейтрийсесь, ай-хай-хай, вайтейр клойзейт ин сяо мяо Конфуйдзи. (Но шествие нового века с его прогрессом, электричеством и, простите, ха-ха-ха, ватерклозетом не отменяет вековую мудрость Конфуция.)
— Бай-синь, бай-сянь. (Очень даже, весьма даже.)
— Фи-ха сяо фунь со — бай-синь, бай-сянь? Ай-хай-хай (Но признайтесь, миленькие, у китайских девочек есть что-то еще кроме умения повторять «очень даже, весьма даже»? Ха-ха-ха)
— О-а-а... о-а-а... (Китаянки крутили шеями и веселились глазками.)
Ах, Лёля, даже для эфиопов нашлось у нее доброе словечко:
— Хаади гээзи амхарах абиихин Искендер Пуськин инха Аддис-Абеба? (Правда ли, что установка памятника великому эфиопскому поэту Александру Пушкину в Аддис-Абебе дело ближайшего будущего?)
Черные яйца глаз эфиопа зажглись счастливым светом:
— Хуляха Искендер Пуськин идхаа дипломатикик инфиха Москоба (Это позволит рассчитывать на дипломатическую помощь Москвы.) Их прохихес, элехтрихен, идхааль демохрахиа. (Таково неумолимое шествие прогресса, электричества и народной демократии.)
Разумеется, Лёля купалась не только в мареве Востока. В строгом платье с некрупным брильянтом на застежке ажурно-белого воротника, с чуть бледным лицом (уф, научитесь пользоваться пудрой — как будто намекала она раскрасневшимся от коктейлей самкам), с губами холодными, но, вероятно, жаркими, если коснуться их — как вода Балтийская обжигают (скидывая соболью накидку, которую молитвенно ловил камердинер) — она появлялась на Поварской, в Шведской миссии.
— Дерг стагин унг мельме длигинд москауга астрела? (Мне кажется, у московской звезды есть шведская кровь?) — встречал Лёлю посол Гунд Густафсонн и лобызал ей ручки.
— Инги фьордом ан Стахальма дерг ярла кривиай орва Михель Леэгэрмонт «На Севере диком стоит одиноко сосна» — «Ан Норвик вирга верда магри» (Представляя Стокгольм, я вижу не только фиорды, но слышу всегда чудесное стихотворение русского поэта Михаила Лермонтова «На Севере диком стоит одиноко сосна»), — улыбалась Лёля. — Инги дерг маги инд хагаге (Вероятно, все дело в родстве душ.)
— Игиги, фрёген Хелен, игиги (Согласен с вами, госпожа Елена, согласен), — посол начинал раскрасневаться от аперитива.
— Иг хуго! (Кстати!), — оживился посол. — Инг хого маго свериген водочика инг свериген мхира (Попробуйте шведскую водочку, настоянную на почках шведского мха).
Лёля пригубила.
— Хиг? А! а! а! а! (Здорово? Ха-ха-ха.)
— Унде бигаен свериген пчик-пчик (Лёля щелкнула пальчиками, вспоминая слово) свериген... шуточка... (Да, это, пожалуй, хорошая шведская... шуточка.)
— Хухундер (Шуточка.)
— Мерси. Пцюп (воздушный поцелуй).
Впрочем, не всегда получалось дипломатически-безупречно. Московской стороне пришлось попотеть, расхлебывая скандальчик с Бернардом Шоу. Но разве не виноват он сам, когда на банкете в «Национале» вздымал тосты за дальнейшее процветание коммунистического строя, наколов золотой кружок севрюги и жуя салат из раковых шеек? «Ни — кха (не в то горло) — кха — никогда я так сы — кха — тно не ел, как у вас в стране во время — кха — мифического голода!» Его белая борода стала желто-радужной из-за севрюжьего масла. «А заводы? Кха-бха-кха (Сплюнул.) Сорри. А заводы? Повторяю я. Их величественные тьфу! (Сплюнул.). Сорри еще раз. Величественные трубы более величественны, чем Их британское Величество! Вау!» (борода вправо-влево, зорк глазами — неплохо пошутил?)
Присутствующее общество — Бухарин, Радек, Сольц, Станиславский, Немирович и Бокшанская (хотя Немирович гастрономически помигивал Лёле), Мейерхольд и Райх, Олеша, Пастернак, Ильф и Петров, Булгаков и Шиловская, Эйзенштейн, Корней Чуковский, Федорук (набирал силу), Курябко (называли пролетарским Львом Толстым) — кивали, шумели, поднимали тосты в ответ — и вдруг услышали чудный голос (с бархатной хрипотцой):
Ай флейдон стив тон стасен фуэл
Ильстен пон тайк,
Ил студэ фил ин флайер пэлл
Пинстен пон майк.
Буль-буль-буль-буль-буль-буль-буль
Буль-буль-буль-буль!
Заплодировали, застучали вилками, ножами (Федорук, взяв стерлядь за копченую талию, пустил ее в пляс по скатерти), а Лёля — это же она запела — весело поднялась и стала пританцовывать кэк-уок прямохонько перед Бернардом Шоу. Все только удивлялись потом, почему у английского классика при пении английской песенки лицо стало бледно-спирохетовым, а в уши взбрызнул цвет клубники?
Только это не английский (подтвердили Пастернак и Чуковский в ответ любознательному Федоруку). Уэльский? Шотландский? Или попросту кокни — жаргон лондонской улицы? Уф. Спасибо, в распечатках граммофонной записи из архива госбезопасности есть текст перевода (вот какие были специалисты!):
Какой-то дурачок болтал
Очень громко,
Ну а сливной бачок мычал
Даже громче.
Буль-буль-буль-буль-буль-буль-буль
Буль-буль-буль-буль!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1.
Перевернули страницу? И чхать на старикана! Повторите за Антуаном Роланжем, который обхохотался из-за песни. Кого волнует Бернард Шоу? Мелькнет борода с обложки — и тру-ля-ля... Теперь увлекает другое: поединок, к примеру, Коко Шанель и Лёли Шан-Гирей. При жизни не встречались, зато теперь встретились. Вертлявые вумен в редакциях используют эту наживку: бац! — с обложки смотрят два профиля — с милым носиком Шанель, с глазами-огнями — Лёля. В маленьком черном (ну разумеется) платье — Шанель; в синем платье цвета крымской ночи — Лёля. А платье цветущего сада? Такое у жмотины Шанель видали? А Лёля опоила этим платьем пол-Москвы...