========== Пролог ==========
— Отец, зачем ты вновь ходил к оракулу?
— Хотел узнать, не изменилось ли его предсказание для тебя. Все же сто пятьдесят лет прошло. Ведь, не имея наследника, ты не можешь занять трон, а из-за давнего проклятия нашего рода о наследнике можно забыть, пока не найдешь свою пару. При этом ты мой единственный сын, и других у меня не будет, ты же знаешь.
— Знаю. И что? Ты каждые десять лет ходишь к выжившему из ума слепцу, и каждый раз слышишь одно и то же. Неужели не надоело?
— Сын…
— Не надо, отец. Нет для меня пары в этом мире, значит, поищу в других, когда придет мое время и я смогу перемещаться между мирами. Или оракул все же расщедрился на новое предсказание для меня?
— Почти нет. Он по-прежнему утверждает, что твоя пара не рождалась в нашем мире. Однако на этот раз оракул произнес еще кое-что, и это вселяет в меня надежду. Он сказал: «Будущий правитель встретит свою судьбу в межрасовой магической академии, если доверится сердцу и не раскроет себя до времени». Так что собирайся, сын, ты отправляешься учиться.
— В академию? Опять? Я же окончил ее почти сто лет назад и снова должен учиться? Это же бред. Твой оракул совсем обезумел, да и в твоем здравомыслии я уже начинаю сомневаться.
— Сын мой, не горячись. Я обо всем подумал, когда возвращался. Поступишь в академию под чужой личиной, скрывая истинную сущность. Отучишься год, а потом сдашь экзамен экстерном — благо правила академии это позволяют — и сразу же перейдешь на последний курс. Остальное станет понятно в процессе обучения.
— Отец, ты… Ох, клянусь тленом, у меня просто слов нет, чтобы выразить всё своё негодование.
— Я тоже не особо в восторге от того, что должен отпустить тебя одного, еще и не имея возможности связаться с тобой в нужный момент, но благо страны должно быть превыше наших желаний. Ступай, сын мой, тебе следует собрать вещи. Через месяц в академию начинается новый набор, ты как раз успеешь. Не подведи меня.
— Я… постараюсь.
— Удачи, сынок.
========== 1. ==========
Обидно уходить из жизни молодым, хотя старикам, наверное, тоже умирать не особо хочется. В больницу меня привезли с работы на “скорой”. Приступ аппендицита начался посреди рабочего дня, но плохо я себя еще утром почувствовал, правда, списал тошноту на повысившееся атмосферное давление, дурной сон и поднявшийся ночью ветер. В общем, решил: поболит и перестанет, а оно не перестало. Наоборот, от запаха жарящегося лука стало еще хуже, пришлось бежать в уборную, хотя я утром даже кофе пить не стал. Когда я свалился на пол и начал корчиться от боли, ребята быстро сориентировались и вызвали “скорую”. С их помощью я кое-как дошел до машины, а вот вынимали из нее меня уже на носилках, настолько мне стало плохо. Дежурный хирург подтвердил диагноз врача скорой — аппендицит, — и меня тут же отправили в операционную. Я только и успел продиктовать медсестре телефон матери, чтобы ее предупредили о моем местонахождении. Дальше помню не очень четко: все в белых повязках, укол в вену, перед глазами все плывет, яркий свет, в ушах гремит штормящее море, свет тускнеет и перед глазами вспыхивает яркий салют, рассыпаясь миллиардами хрустальных бусин, и ветер гонит их, гонит, гонит…
Открыл глаза, слыша странный шум и крики. Кто-то совсем рядом ругался. Осмотрелся и… заорал, испуганно всплеснув руками, словно крыльями, отчего подлетел еще выше. Подо мной суетились врачи и медсестры, что-то вводили в вену, делали массаж сердца, потом применили дефибриллятор, но тело осталось неподвижно лежать на столе, а я завис над ним. Глядел на почти зашитый после операции живот, пытаясь понять, что случилось? Наконец все отошли от меня. Один из врачей снял повязку с лица, посмотрел на часы на стене и сказал:
— Запишите: смерть в пятнадцать сорок три. Реанимационные мероприятия проведены безрезультатно. Предварительная причина — анафилактический шок. А ты, — врач ткнул пальцем в мужчину, стоящего в изголовье, — иди и сообщи родственникам о его смерти. А заодно расскажи, что ты пренебрег инструкцией и не сделал пробу, поэтому они будут хоронить своего сына, который еще мог бы жить и жить.
В голосе врача звучала злость и вместе с тем какая-то усталая обреченность, а я наконец понял, что всё, моя жизнь закончилась. Как-то само собой получилось, что я полетел следом за тем, кто должен был рассказать о моей смерти. Увидел встревоженную маму и старшего брата с женой. Они переживали за меня, особенно мама. И сразу же стало стыдно за то, что так пренебрежительно относился к своей семье, пока был жив. Мне все казалось, что впереди еще масса времени и незачем наведываться к ним в гости лишний раз, лучше с друзьями сходить в бар или клуб, а оно вон как получилось.
Тот врач почти ничего родным не сказал. Он просто вышел, виновато потупившись, стянул с головы шапочку и покачал головой:
— Сожалею. Мы сделали все, что могли.
Мама тут же закричала как раненое животное, брат побелел, обхватил мать за плечи, прижимая к себе, а его жена всхлипнула, утирая платком глаза. Я смотрел на них и прощался, понимая, что больше мы никогда не увидимся. Сожалел о том, что когда-то наговорил им или, наоборот, не успел сказать, и тут почувствовал, как меня потянуло куда-то вверх. Поднял голову, увидел над собой нестерпимо яркое сияние, к которому меня и несло, а потом в последний раз взглянул на родных: Алена, жена брата, теперь вместе с Юрой обнимала мать, а внутри нее… Я даже забарахтался, желая задержаться хоть на миг, чтобы разглядеть маленькую искорку, что сверкала внутри нее. Не знаю, как я понял, что это ребенок, более того — девочка! Может, знание снизошло на меня свыше. Не знаю. Просто вдруг понял и обрадовался. За них обрадовался. И, прежде чем раствориться в сияющем мареве, успел крикнуть:
— Санькой назовите, как меня!
Не знаю, услышал меня брат или нет, но, исчезая, я успел заметить, как он вздрогнул и огляделся, хотя рядом никого не было. Может, услышал, кто ж его знает. Надеюсь, они будут счастливы.
Сияющее марево растворило меня в себе, чтобы в следующее мгновение я оказался в огромном помещении. На что это было похоже? Трудно описать. Видели когда-нибудь древнегреческие храмы с гигантскими колоннами? Вот примерно то же самое, только крыши у этого храма не было, сверху лилось яркое сияние, а пол и колонны были поделены на две части: справа все было сделано в золотисто-желтых и бело-голубых тонах, а слева — в черно-алых и темно-зеленых. Мало того, колонны справа обвивали живые цветущие растения, а колонны слева — растения, сделанные из золота и драгоценностей, но так искусно выполненные, что я даже не сразу понял, почему они так странно блестят. В общем, было красиво, но я предпочел не соваться к колоннам, а идти по невзрачной серой полосе, отделяющей эти две части друг от друга. Почему-то мне было боязно сделать хотя бы один шаг в сторону.
Шел я недолго. Вскоре впереди показался письменный стол (да-да, самый обычный письменный стол), за которым восседал — по-другому и не скажешь — невзрачный мужичок в светлых одеждах и… с нимбом над головой. Он неспешно листал огромную книгу, занимающую почти весь стол, а когда я остановился перед ним, встрепенулся:
— Ага, новопреставленный Александр Владимирович Синица, двадцать четыре года, профессия — повар-кондитер, не женат, детей нет, сексуальные предпочтения — би. Сексуальный опыт — три раза: два — с женщиной, один — с мужчиной.
Так, что тут у нас в добрых деяниях? Помогал нуждающимся материально, подавая милостыню. Подкармливал бездомных животных. Почитал мать. Не курил, не злоупотреблял спиртным, наркотики не принимал. В серьезных правонарушениях не замечен. Восемь лет назад спас тонущего мальчика.
Злые деяния: дрался в отроческом возрасте несколько раз… Хотя нет, тут ошибка — ты защищал слабых, так что запишем это в добрые деяния, тем более что до смертоубийства не доводил и не калечил. Далее… Мелкое воровство на работе. Не для себя — для тварей бессловесных, что на улице обитают, но проступка это не отменяет. Что еще? Ага, не почитал отца своего. Богохульствовал, рассказывая анекдоты. Упоминал имя Божье всуе. Сквернословил. Лгал. Прелюбодействовал, ибо занимался этим без любви, а токмо похотью движимый. Подвержен греху гордыни. В церковь не ходил, не исповедовался и не причащался. Молитв благодарственных не творил…