Нина смотрела на неё и в ней закипала ненависть. Она ненавидела её сдувшуюся, как воздушный шар фигуру, обрюзгшее от постоянной выпивки лицо, её вечно бегающий и полный презрения взгляд. Клавдия ненавидела всех, кто встречался на её пути. Причём она всегда находила обоснование своей ненависти. Поэтому могла сказать или сделать любую подлость, наслаждаясь своим гадостным поступком, приговаривая при этом: пусть знает…
Нина знала. Знала, что подлости этого человека предела нет. Она поражалась в непробиваемой жестокости и чёрствости характера свекрови.
– Как может женщина, пережившая по её словам в детстве много унижений, бедность, не понять другую женщину, которая пережила в детстве те же житейские невзгоды? Да и как можно жить без сострадания, без любви к кому-то?
В пьяных откровениях, свекровь любила вспоминать, как в её детстве родители заботились о своей младшей дочери, уделяя ей больше внимания и любви. Родители Клавдии давно умерли. А сестра аккомпаниатор в консерватории уже несколько лет болела раком. Жила она в оставшейся от родителей хорошей трёшке на улице Союза Печатников, недалеко от работы и родительскую дачу достроила и обустроила до симпатичного коттеджа.
– Всё для Дашеньки, для этой бездельницы, – заливаясь пивом, негодовала она, распыляя себя на очередной скандал с Ниной, – я ей писала, болеешь, так хоть завещание оставь, жила ведь со своим хмырём, он изменял ей почём зря. Она и расписываться с ним, поэтому не хотела. Ни детей, ни плетей, а всё им в руки и дача и квартира. А тут своим хребтом, всё здоровье на своего немецкого огрызка положила, а он, на тебе, пожалуйста, хвостом вильнул и к молодой. И сыночек не лучше папашки.
Но было у свекрови одно существо, которое она обожала. Она любила свою собачку. Небольшого, вредного, как и его хозяйка, закормленного, слюнявого, вечно хрюкающего мопса. Только его она могла нежно тискать, целовать и только ему она постоянно признавалась в любви. Как она изводила Нину, когда Шура стал встречаться со своей любовницей немкой, не скрывая этого от Нины.
– Мосик, видишь, как поступают с глупыми, никчёмными тётками? Никому они не нужны. Скоро он тебя совсем бросит и уйдёт к своей, как он говорит, настоящей любови? А тебя попрёт из нашего дома.
Но Нина долго не могла поверить в предательство мужа, списывая его любовные свидания на деловые встречи. Слова свекрови, больно щемили сердце, и за это её ненависть к свекрови возрастала с каждым днём.
– Убила бы…– стала она повторять эту фразу чаще и чаще.
Эта мысль, как-то постепенно стала укрепляться в мозгу Нины, превращаясь в манию. Чтобы она не делала, она думала, как бы это выглядело со стороны, если бы она: отравила или задушила или разрубила на кусочки ненавистную старуху. Она осознавала, что никогда этого сделать, конечно, не сможет, но воображаемая картинка расправы и меняющиеся методы умерщвления ненавистной свекрови, почему-то немного успокаивали её.
Но недаром говорят, что мысли материализуются. Однажды, привязавшись в нетрезвом виде к Нине, свекровь по обыкновению стала кричать ей в лицо, что Нина никому не нужна.
– Муж бросил, это ещё что! Тебя родной брат бросил! Неумёха, ты мне должна ноги мыть и воду пить, за то, что я тебя у себя оставила, а не выгнала со двора! Любовь какую-то придумала. Надо же. Какая любовь? Ну, вот скажи, какая такая любовь бывает? Кому она принесла счастье? Тебе что ли? Ты что счастливей стала, полюбив моего Шурку? Да плевать он на тебя хотел. Я ему велела жениться на тебе, он и расписался с тобой. Мы на тебе хоть сэкономили. Ты хоть знаешь, сколько надо было за переводы каждой бумажонки отваливать, что здесь, что там, в Союзе? Любовь… Уставилась в свои книжонки, начиталась разной бурды.
– Неправда, Шурочка любил меня, – тихо ответила ей Нина.
– Ты на себя в зеркало давно смотрела? На тебя без слёз не взглянешь, а всё туда же, любовь ей подавай!
– Вы злая несчастная женщина. Вы сами никого и никогда не любили и не вам рассуждать об этом чувстве.
– Смотрите, голосок прорезался. Чувства ей подавай. Да, не любила. А кого я должна была полюбить? Этого тюфяка немецкого. Одна польза от него. Фамилию, что от родителей досталась, Каравайкина изменила. Да только на такую же придурковатую – Шпиц. Благо, что не дразнили меня, как в детстве, а все только удивлялись, какая у вас интересная фамилия! Ненавижу! Смотрю на людей, а я, стоя за прилавком столько на них насмотрелась! Смотрю и вижу, что каждый, каждый, все вокруг и ты, и Шпиц сбежавший, да и сынок мой, все состоят изо лжи и ненависти. Даже родители мои, царство им небесное и те врали всю жизнь. Всё доказывали: помрём вам с сестрой всё поровну, до чайной ложечки поровну, а померли и что оказалось? Давно, ещё при жизни всё доченьке своей, сестре моей младшей, музыкантше, как и твой брат недоделанный, всё ей отписали. А меня, как будто и не было у них. А почему всё так? Да потому, что ложь делает их жизнь легче, а ненависть заставляет двигаться вперёд. И никакой любви!