С помощью раптуса Бетховен развил в себе внутренний навык, который позволял ему сосредотачиваться на музыке и отгораживаться от внешних и внутренних раздражителей. Он мог уходить туда, где мнение других не имело значения. Ему было комфортно в своем убежище, потому что там он умел быть наедине с собой. Он знал, как слушать собственную музыку.
Проблемы возникали, когда он выходил из состояния раптуса и возвращался к мыслям об одобрении.
Взгляд страху в лицо
Бетховен дошел до того момента, когда стало невозможно скрывать глухоту. Он рассказал о своем безвыходном положении 6 октября 1802 года в искреннем измученном письме своим братьям, которое стало известно как «Гейлигенштадтское завещание»[16].
«О вы, люди, считающие или называющие меня злонравным, упрямым или мизантропичным, – как вы несправедливы ко мне, ведь вы не знаете тайной причины того, что вам кажется. <…> Простите меня, если я отдаляюсь от вас, когда мне хотелось бы побыть в вашем кругу. <…> Я вынужден жить как изгой. Ведь стоит мне приблизиться к какому-нибудь обществу, меня охватывает жгучий страх: я ужасно боюсь, что мое состояние будет замечено. <…> Но какое же унижение я испытывал, когда кто-нибудь, стоя возле меня, слышал вдалеке звук флейты, а я ничего не слышал, или он слышал пение пастуха, а я опять-таки ничего не слышал. Такие случаи доводили меня до отчаяния, и недоставало немногого, чтобы я не покончил с собой».
Утопическая версия перемен заключается в том, что мы наблюдаем сдвиг в наших физических, психологических или окружающих условиях и осознаем, что нам необходимо что-то изменить. Мы принимаем вызов. Мы берем на себя риск, внедряем изменения и затем пожинаем плоды.
К сожалению, это скорее исключение, чем правило. Глубоко укоренившиеся модели поведения делают перемены сложной задачей. Мы знаем, что должны измениться, но часто не делаем этого до тех пор, пока не придется. Мы опускаемся на самое дно. Или боль становится невыносимой. Мы вынуждены пересмотреть то, как мы функционируем в этом мире.
По моему опыту, меняться нас часто заставляет боль. Так было и с Бетховеном.
«Гейлигенштадтское завещание» – это то самое дно для Бетховена. Однако послание также ознаменовало фундаментальное изменение отношения к общественному одобрению и признанию, и это не совпадение, что «завещание» – одно из величайших творческих излияний в истории человечества. Высказав вслух свое отчаяние, Бетховен принял свою глухоту как часть себя и решил полностью развить свои музыкальные способности, чего бы это ни стоило: «<…> Недоставало немногого, чтобы я не покончил с собой. Лишь оно, искусство, меня удержало. Ах, мне казалось немыслимым покинуть мир раньше, чем я исполню все то, к чему чувствовал себя предназначенным. <…> Терпение – так отныне зовется то, чем я должен руководствоваться. У меня оно есть».
Бетховен решил обнажить свой самый большой страх и тем самым освободился от парализующей хватки FOPO. «Все зло таинственно и проявляется сильнее всего в одиночестве, – писал он. – При обсуждении с другими оно кажется легче переносимым, потому что человек до конца осознает, чего боится, и чувствует себя так, будто уже справился с этим»[17]. Вместо того чтобы разрушить его жизнь, признание до невообразимой степени освободило его. Больше не пытаясь управлять тем, как его воспринимают другие люди, он вновь обрел контроль над своей жизнью.
Путь к мастерству
Когда Бетховен перестал беспокоиться о том, что думают о нем другие люди, он стал творить не для мира вокруг, а изнутри собственного мира. Приняв первое правило, он встал на путь мастерства.
Мастерство – это жизнь, где внутренние директивы находят выражение во внешнем мире. Когда нет финишной черты, которую надо пересечь, мастерство – это любовь к опыту, честности, правде и постоянным исследованиям. На путь мастерства можно ступить только после того, как человек примет на себя фундаментальное обязательство действовать по принципу изнутри наружу.
17
David Ryback,
Nicholas Cook,