— Он надул меня на семьсот крон.
— Кто? — испуганно вскрикивает Йорн.
— Цыган. Он удрал.
— Да как же это!
Август отмахивается:
— Итого сколько сейчас у тебя овец? А то я не захватил с собой ведомости.
Йорн помнит все наизусть, с самого первого дня, вот у кого память.
— Сорок два по двадцать без трех.
Август качает головой: дело повернулось не так, вопреки его ожиданиям у него не набирается даже первая тысяча. Денег сколько угодно, а овец до тысячи недостает…
— Добрые овцы, — продолжает Йорн, — белые, черные, всякие. К нам они приходят тощие и голодные, а через неделю их не узнать, сытые, круглые. Вы бы видели, как они ходят следом за Вальборг, чисто собаки.
— Пока что у меня все, Йорн! — кивает Август.
Он бредет назад, к Хендрику, сгорбясь и погрузившись в раздумье. Семьсот крон ухнули — что ж, хорошо хоть, это стряслось с человеком, который способен такое выдержать! Больше всего Августа возмущало, что цыган удрал прежде, чем овец стала тысяча. Теперь пойдут разговоры, что у него их всего несколько сотен.
Не теряя времени, он подрядил Хендрика, подрядил и определил на место цыгана, обо всем с ним договорился и четко проинструктировал. И откуда у старика взялось столько энергии!
— Бросай грабли, — распорядился он, — и немедленно иди в Сегельфосскую лавку, выберешь там самый шикарный велосипед, поупражняешься на нем вечером, а утром приступишь к работе. Вот тебе для начала тысяча крон.
Он не стал заходить на обратном пути к Тобиасу, нет, он именно что не хотел у них сегодня больше показываться. Пусть сперва Хендрик примчит на своем шикарном велосипеде, да и вообще, пусть в округе узнают, на какой Хендрик выдвинут высокий пост.
Тобиас отставляет работу и бежит за ним следом, он окликает его, но Август и не думает останавливаться. Догнав его, Тобиас спрашивает про зонт, Август оставил у них давеча зонт, новехонький…
Август идет себе дальше. Спустя какое-то время он роняет:
— Да Бог с ним, с зонтом!
Чтоб им всем пусто было!
Всю дорогу домой он громко бранился: надо же, чтобы цыган его так подвел, оставил со стадом всего в несколько сотен! По-хорошему надо было бы его пристрелить, то-то бы наша дама обрадовалась. Телеграф открыт, Август мог бы спокойно задержать беглеца, но тогда надо будет заявлять в полицию и властям, а ему неохота со всем этим связываться. Старая хозяйка, та могла бы, но она наверняка поостережется. Может быть, консул? От имени своей матери? Нет, тот и подавно не станет.
Стало быть, цыган Александер мог беспрепятственно плыть себе дальше на север.
Август сталкивается с доктором, который идет к больному.
— Август, я заходил сегодня к твоим рабочим, но, похоже, ножевой раны в груди ни у кого из них нет.
— Вот как? — говорит Август. — Наверное, не хотят признаваться.
— Так ведь я их осмотрел. Их ведь всего четверо, правильно?
Август пустился в длинные объяснения, этим летом под началом у него было двадцать человек, разве мыслимо четверым управиться на строительстве такой большой и капитальной дороги…
— Ну а сколько же человек у тебя сейчас? — перебивает доктор.
— Пятеро, — отвечает Август. — Они работали у адвоката, только…
— Ладно, ладно! А где же пятый? Мне все-таки желательно его осмотреть.
Август идет ва-банк:
— Да нет, он уже ходячий, ничего страшного.
— Ну, тогда хорошо. Потому что ножевая рана в грудь — дело серьезное.
Август встревоженно:
— У него что, могло быть внутреннее кровотечение?
— И это тоже.
— Но тогда бы он не прожил и нескольких дней?
Доктор:
— Август, по-моему, ты что-то скрываешь. Ведь это же не ты набросился на него с ножом?
— Я?!
— Конечно, нет. Ну а тогда кто же?
Август снова пустился в длинные рассуждения, дескать, каким же это надо быть зверем, чтобы пырнуть человека в грудь. Жалко, его при этом не было, а то бы он пристрелил подлеца на месте.
— Ну, это ты чересчур.
— Да-да, — пригрозил Август, — вот этой самой рукой!
Желая переменить тему, доктор сказал:
— Ты теперь никогда к нам и не зайдешь. Мы звали тебя, когда здесь была Поулине из Поллена, только ты не пришел. Уж не потому ли ты задрал нос, что сильно разбогател?
— Нет… да что вы, доктор, вы уж меня не дразните! Просто я занят по горло — торговые сделки и прочее, но сейчас самое тяжкое уже позади.
— Тогда милости просим!