- Валера, куда ты пропал? Я уже испугался, что ты обиделся и уехал, - кинулся ко мне Рем, - сейчас мы все быстро организуем.
На проволоке около забора висела рыжая шкура. Сердце у меня стукнуло и чуть не выпрыгнуло: «Не успел я тебя спасти»!
- Рем, у тебя водка есть? - спросил я.
- Есть, конечно, сколько хочешь, - засмеялся он.
- Дай выпить. Что-то не можется.
Ночь прошла в теплой беседе, после которой я смог проснуться часов в одиннадцать утра. С тяжелой головой я вышел на крыльцо и осмотрел двор. Рыжей шкуры на проволоке у забора не было. «А ведь мы ночью ели мясо, заправленное острыми приправами!» - появились сквозь туман запоздавшие догадки. От калитки шел, чем-то озабоченный, Рем.
- Сосед умер, - сказал он мне, - Михалыч. Ты с ним вчера к Николаю приезжал, когда меня искал.
- Как умер? Вчера, когда я с ним расстался, он был вполне в здравии.
- Старый он. Ему девяносто лет. Ночью умер. Мария Николаевна утром к нему подошла, а он уже холодный.
Я накинул пиджак и пошел к соседям. Во дворе и в их доме было много народа. Василий Михайлович лежал на кровати, прикрытый до подбородка светлым покрывалом. Лицо было спокойно и расслаблено. Розовый цвет сохранился на лице, и, казалось, что человек спит нормальным здоровым сном.
Мария Николаевна сидела рядом около стены и подле нее на соседней табуретке сидела полная узбечка средних лет, вся заплаканная и держала ее за руку. Я подошел к ним и выразил Марии Николаевне соболезнование и она, высохшая и посеревшая за это утро, сгорбившаяся, словно маленькая птичка, не обращаясь лично ко мне, заговорила, восстанавливая ход событий:
- Вчера вечером он пришел домой, весь молчаливый. Баню затопил, помылся, оделся во все чистое и говорит, что все, его время кончилось, и пора ему покидать землю. Я это и всерьез не восприняла. Давай, говорит, Мария, прощаться будем, а мне его слова, как игра какая-то. Просидели мы с ним до глубокой ночи. Всю жизнь вспомнили. Разговаривали. - Она заплакала, и плечи ее задрожали. - Одна я теперь. Детям телеграмму дали. Да кто из них сможет приехать? Одна я, понимаешь...- Она подняла лицо и посмотрела не меня и в глазах ее была глубокая тоска. - Здесь и русских-то не осталось. Я последняя. Все уехали.
- Мария Николаевна, зачем так говорите? Русский - нерусский, какая разница. Мы вас любим. Одну не оставим, - воскликнула сидящая рядом с Марией Николаевной узбечка. Мария Николаевна благодарно погладила ее по руке и сказала:
- Это Зухра. У меня в школе училась. В моем классе. А теперь сама детей учит. Завучем работает.
- Мария Николаевна, мы вас все любим, одну не оставим.
Моменты горя людей обычно объединяют. Но по прошествии времени, действие цементирующей силы горя ослабевает, и суета мирских дел не оставляет времени на сочувствие и участие в жизни чужих людей. Суета поглощает человеческие чувства.
- Дай Бог, чтобы добрые намерения соседей Марии Николаевны длились долго и не оказались пустыми, - думал я, выезжая из кишлака и направляясь в город в свою проданную квартиру. На развилке я остановился и вместо того, чтобы свернуть налево к городу, неожиданно для самого себя, свернул направо. Не доехав до развалин старой рисорушки, я остановил машину как раз в той точке асфальтовой дороги, где останавливался вчера. Вокруг сохранялась прежняя тишина и глубокое спокойствие. Ни машин, ни людей. По полю бродили те же самые бараны, да вдоль дороги хорошо организованные стайки майн продолжали отлавливать разных насекомых.
Я вылез из машины, но ничего, кроме пасущегося скота на поле не высмотрел, но обратил внимание на спуск с асфальтовой дороги и колею среди сухой травы, которая вела к полю. Я сел в машину, развернул ее к спуску и стал съезжать. Метрах в десяти от асфальта на второй скорости мотор перестал тянуть и заглох, словно я ехал по крутому подъему вверх. Я завел мотор и тронул машину вперед, но мотор снова заглох от перенапряжения. Что-то не давало машине ехать. Я вылез из машины, опустился на корточки и посмотрел под машину. Колея абсолютно чистая, словно ее подмели. Около колес и перед капотом никаких препятствий. Их не было и за задним бампером. И выхлопная труба зияла глубокой открытостью. Никакой шутник не забил в нее тряпку или картошку.
Потом я дал задний ход и спокойно выехал на асфальт. Снова плавно поехал вперед и остановился, упершись в невидимую преграду. Пока я делал эти манипуляции с машиной вдоль дороги, цокая копытами семенил ишак в мою сторону. На нем сидел черный от загара и погруженный в себя мужчина в соломенной шляпе. С правой стороны на ишаке был закреплен бочонок. В руке мужчина держал обструганную ветку, для управления ишаком. Он легонько ударял его по шее, определяя направление движения. Ничто не мешало их движению. Чем ближе они ко мне приближались, тем сильнее наездник выходил из задумчивости и сильнее вспыхивало любопытство в его глазах. Поравнявшись с нами, он остановил ишака, и стал наблюдать за челночным движением машины, пытаясь угадать, зачем я дергаюсь сбоку от основной дороги. Увидев, что я высунул голову из окна, он приветливо сказал мне: «Здравствуйте» и на мое: «Как жизнь?», ответил: «Яхши».