И улыбаясь Эбрелу, я улыбнулась ещё парочке мужчин, за соседним столиком, смотревших на меня.
— Да, слежу, — криво улыбаясь согласился Эбрел.
В нём все ещё чувствовалась какая-то неловкость, он, неожиданно, как будто, даже робел, и это было мило. Но быстро прошло. Эбрел остановил официанта, взял с его подноса бокал, отхлебнул, усмехнулся каким-то своим мыслям, и сказал мне:
— Вот я сижу тут и гадаю, вы всё ещё злючка, или нет?
— Злючка, — уверенно заявила я, — и замуж не пойду, не зовите.
Со сцены зазвучала музыка — роботы музыканты услаждали слух публики своим творчеством.
— А пойдёмте танцевать? — сказала я Эбрелу.
Глаза Эбрела сверкнули недобрым огнём.
— Что ж, пойдем, — неторопливо согласился он, — может, перейдём на ты?
— Да пожалуйста. Пошли.
Я решительно взяла Эбрела за руку, и повела на танцпол. Его рука была холодна как лёд.
— А чем ты занимался до всего этого? — смело спросила я Эбрела.
— До чего? — спросил Эбрел, больно сжимая мой локоть.
Но мой кураж было уже не остановить.
— До того как попытался меня изнасиловать? — безжалостно спросила я у него, — Это у тебя был единичный случай, или ты серийник?
Эбрел задышал тяжело — он явно не ожидал от меня такого вопроса. Но он быстро с собой справился. И надменно фыркнул.
— Я не пытался. Это был не я. Тебе показалось. Я же тебя люблю, разве не видно?
Теперь дыхание сбилось у меня. Я не первый раз слышала признания Эбрела, он умел говорить и более прочувствованно, чем сейчас, но я только что пела о любви. И слова Эбрела отозвались в моей душе той самой любовной песней. Сердце моё забилось.
Пело моё сердце, пело в разрез с той мелодией, которая звучала на танцполе. Я машинально сжала руку Эбрела.
— Я тебе не верю, — сказала я ему, от души стараясь ему не верить.
— А Зегзице ты веришь? — спросил Эбрел.
Это было мелочное, ревнивое замечание, голос Эбрела звучал зло. Но я опять не смогла этого осознать. В душе я всё ещё пела, я всё ещё была влюблена.
— Знаешь, — сказал мне Эбрел, — я устал от «Гамаюн-молла». Я всё время здесь, ты всё время здесь. Я никогда так долго не сидел в одном месте, у меня скоро клаустрофобия начнётся. Может завтра покатаемся? У меня новый космический корабль, я могу отвезти тебя в театр.
— Нет.
— Я очень прошу.
И мне показалось, что в голосе Эбрела было столько мольбы, что он так просил, как будто от того, поеду я завтра с ним или нет, зависела его жизнь.
— Я не могу, — попыталась сопротивляться я.
— Я буду ждать, — сказал мне Эбрел. — Завтра, в три часа. У нового шлюза.
Он говорил очень уверенно, и я решила, что могу согласиться. Почему бы и не согласиться сейчас, когда музыка усыпляет душу, а в голове туман? А завтра… Я совершенно не представляла себе, что при таком «сегодня» будет «завтра». Может, завтра я вообще полюблю Эбрела?
— Хорошо, я буду завтра у Нового шлюза в три.
И с облегчением от того, что всё решено, что мне уже не надо ничего решать, я крепче прижалась к Эбрелу.
26. Утром.
Утро было похмельным. Не в том смысле, что накануне я как-то перепила, на самом деле я вообще не люблю алкоголь. Но, как оказалось, опьянеть можно и ничего не употребляя.
Весь прошлый, вечер, вся ночь, в течении которой я снова и снова танцевала с Эбрелом (правда, не только с ним), казалась мне теперь какой-то мутной, ненужной, и, даже постыдной. Я заигрывала со всеми подряд. Для чего? Сейчас мне уже сложно было себе это объяснить. И ладно бы, я просто заигрывала со всеми. Этих «всех», всех этих посторонних мужчин, державших вчера меня за талию, и сжимавших мою руку, я, ещё, могла себе простить. Но Эбрел! Эбрел! Зачем я вообще говорила с ним? Зачем ему улыбалась? И какого рожна я пообещала лететь сегодня с ним на его звездолёте?
И плохим мне казался не только Эбрел, а вообще всё, что было ночью. Вчерашняя песня о любви, песня про глаза и стук сердца, подарившая ночью мне столько эмоций, на утро казалась глупой, выхолощенной и пошлой. Кавалеры, на которых я переносила вчера всю свою бурю чувств, и в которых (во всех!) я была вчера почти влюблена, сегодня казались мне отвратительными. И даже платье, которое я вчера смастерила, и которое с таким удовольствием вчера носила, утром казалось мне бедным, некрасивым, сшитым наспех вкривь и вкось. А ещё на мне были туфли Оаннель, стоптанные чужие туфли, пахшие чужими ногами.