Победа Джексона так поспособствовала его популярности, что вскоре он стал президентом. В этом качестве он выселил индейцев с их исконных территорий, и многие из них погибли на Дороге слез. Он продолжил порабощение афроамериканцев, богатея за счет их рабского труда на его плантации. И он пренебрегал правами женщин, распространив право голоса на всех белых мужчин, а не просто на собственников имущества. Джексон получил известность как народный президент, который улучшил жизнь людей, таких, как он сам. Все остальные были для него шашками, которые он отодвигал назад, придерживал или же, как в случае с индейцами, убирал. В тот краткий миг на поле битвы за Новый Орлеан Джексон вел за собой и объединял чернокожих, каджунов, креолов, индейцев и белых. Он спас страну от порабощения, став кем-то вроде американского Моисея, но после войны нарушил свои обещания, превратившись в американского фараона. Если бы сообщение о заключении мира пришло по телеграфу Сэмюэла Морзе и успело до начала ненужной битвы, преградив тем самым путь Джексона к власти, и Америка могла стать другой.
Электрические депеши
Со слезами на глазах смотрел Сэмюэл Морзе с палубы «Сюлли» туда, где на другой стороне Атлантического океана был его дом. Он возвращался в Нью-Йорк на влекомом ветрами пакетботе, перевозившем почту и товары из французского порта Гавр, где Сена впадает в Ла-Манш. Отплытие Морзе было назначено на 1 октября 1832 г. – дату, близкую к годовщине его свадьбы, и это обстоятельство последние семь лет ввергало его в печаль. Хотя Морзе и заявлял, что остается за границей ради дальнейшего обучения живописи и карьеры в искусстве, немногочисленные близкие друзья шептались, что он отправляется на три года в Европу, чтобы оплакивать свою жену Лукрецию. Ее смерть от сердечного приступа в 1825 г. глубоко ранила его, и последующие годы так и не принесли утешения. Позже он признавался брату, что «эта рана кровоточит каждый день, как свежая»[118]. Тоску усугубляло то, что ему даже не удалось попрощаться с любимой женой. Бремя жизни после ее смерти было так невыносимо, что он перебрался через Атлантику в Европу. Европа, особенно Лондон, оказала на него важное влияние в молодости, дав время поучиться живописи и укрепив в желании быть художником. На сей раз удрученный и почти лишенный средств к существованию сорокаоднолетний Морзе отплыл во Францию, а затем в Италию, оставив троих детей на попечении родственников и друзей в надежде на то, что время и расстояния исцелят его.
Еще со времен учебы в колледже, прогуливаясь мимо старинного краснокирпичного здания Йельского университета, Морзе мечтал стать художником. Он полюбил «интеллектуальное искусство»[119], как он его называл, заполняя полотна монументальной живописью и историческими сценами на манер европейских мастеров. К тому же он рассчитывал, что плоды его трудов обеспечат ему безбедное существование. Некогда крепкий юноша шести футов ростом, теперь он выглядел изможденным и жилистым. Еще хуже было то, что большую часть его работ составляли портреты, которые американцы обожали, а сам он не жаловал. Но все же ради заработка лет с двадцати до тридцати с лишним он много ездил на дилижансе по Новой Англии, на расстояния в несколько дней пути от родительского дома, а также наведывался в Южную Каролину, где жили родственники матери, и изображал каждого, кто был готов заплатить.
По счастливому стечению обстоятельств в январе 1825 г. Морзе представилась уникальная возможность подняться на более высокую ступень в мире искусств. Его пригласили написать во весь рост знаменитого маркиза де Лафайета, французского военачальника, который во время Американской революции сражался бок о бок с колонистами и был одним из последних живых героев той войны. Большее благоговение у Морзе вызывал разве что Джордж Вашингтон, друг его отца Джедедайи Морзе – протестантского пастора и вдобавок известного американского географа. Джедедайя не хотел, чтобы его сын становился художником. Сэмюэл Морзе, которого в семье называли по его второму имени Финли, не хотел жить в бедности или уезжать далеко от дома. Даже в детстве маленький Морзе сбегал из школы-пансиона к своим строгим родителям. Так что, женившись на Лукреции, с которой Морзе познакомился в ту пору, когда писал портреты в Конкорде, штат Нью-Гэмпшир, он наконец обрел то, чего ему не хватало всю жизнь: пару скрепила «глубокая привязанность»[120]. Смерть жены выбила его из колеи, да и обстоятельства, при которых он узнал о ее смерти, глубоко его ранили.