Интерес к областям, объявленным вне закона официальной медициной, возник у меня в те далекие годы, когда я учился в медицинском институте, — было это в начале 1930-х. В то время терапевтическая практика и обучение все еще были па высоте медицинского нигилизма. Мы тратили массу времени на точнейшую постановку диагноза. Но когда дело доходило до лечения, то на вопрос о том, как справиться с болезнью, которая была так искусно диагностирована, мы получали лишь пожатие плечами. Если время и сам организм не делали свое дело, врачу больше нечего было предложить, за исключением временного облегчения симптомов. (Что касается многих хронических болезней, эта ситуация не сильно изменилась с тех пор, несмотря на значительные поверхностные трансформации.)
Мне запомнился один преподаватель, который утверждал, что есть только два действенных лекарства: дигиталис и касторка. Он считал, что действенность остальных лекарств в основной их массе не больше чем выдумка. И на самом деле довольно часто некоторое лечение назначалось по прошествии времени «ut aliquid fiat», чтобы удовлетворить пациента, показав ему: что-то делается. Даже если было известно, что это неэффективно. Сейчас мы, по крайней мере, официально признали положительный эффект плацебо. Но в то время эффект плацебо с презрением отвергался, как «не более, чем просто предположение». При этом никто не трудился конкретно сформулировать предположение и подумать, какой может быть его связь с функционированием организма как единого целого.
Теперь в распоряжении медицины имеется огромное количество терапевтически эффективных лекарств и возможности хирургического вмешательства стали значительно шире. Однако медицина до сих пор рассматривает человеческий организм со всеми его физическими и химическими процессами как машину, состоящую из набора изолированных функций, несмотря на все протесты сторонников холизма[1]. Чтобы починить сломавшуюся машину, нужно установить неисправности. Поэтому воспаления и аллергии лечат стероидами (кортизоном и так далее), несмотря на то, что при длительном приеме таких лекарственных средств их динамический спектр и «побочные эффекты» могут полностью разрушить иммунную систему и гормональный баланс. Если аспирин прописывают для уменьшения жара или ревматического воспаления, он может ухудшать свертывание крови, нарушать функции желудка, даже привести к повреждению головного мозга у некоторых детей. Другие лекарства имеют еще более сильные побочные эффекты: химиотерапия, применяемая при лечении рака, может запросто превратить человека в «овощ»! «Побочные эффекты» всеми признаются, и это служит своего рода предлогом, чтобы не обращать на них внимания. Но эти так называемые «побочные» эффекты лежат вовсе не на периферии. Они представляют собой прямой ответ, реакцию организма на вмешательство в его целостность. В результате происходит отравление организма, часть функций перестает работать. Несмотря на то, что в результате такого лечения симптомы, на которые оно было направлено, исчезают на некоторое время или даже навсегда, достигается это зачастую ценой дисбаланса и разрушения здоровья организма в целом.
Я говорю это не затем, чтобы отрицать, что такие частично разрушительные подходы могут иногда быть меньшим злом, и потому к ним прибегают; напротив, они жизненно важны в экстренных случаях и даже подходят для постоянного применения, но только тогда, когда нет возможности применить истинное лечение. Ни в коем случае нельзя путать их с истинным лечением.
Я должен подчеркнуть важный нюанс. Во всем этом нет дуализма вредного и полезного: отравляющие или потенциально вредные вещества могут также использоваться для истинного лечения, если применяются с учетом целостности организма. И иголка в руках специалиста по акупунктуре, и нож в руке хирурга, и микродозы мышьяка, назначенные в соответствии с гомеопатическим принципом подобия, — все эти средства могут исцелить, если используются для гармонизации, балансирования и реинтеграции психосоматического функционирования как единого целого. Но если они используются применительно к отдельным функциям, то принудительно изменяют одну часть, что приводит к дисбалансу с другими частями. И урон, нанесенный такими лекарствами, может быть непоправимым.
Так случилось, что один из моих профессоров, Б. Ашнер, изучал и переводил работы лекаря-алхимика позднего Средневековья Парацельса. Ашнер чувствовал, что может быть определенная ценность тех многих способов лечения, которые отвергаются и игнорируются его друзьями из научных кругов, являющимися приверженцами современных методов. Он рассматривал психотерапию, акупунктуру, гомеопатию, остеопатию[2], хиропрактику- и натуропатию' как нео-парацельсианские дисциплины. Лекции и книги Ашнера вдохновили меня. Я был поражен тем, насколько глубоко мое невежество в области методик истинного лечения, и решил изучить и получить личный опыт работы с максимально возможным количеством этих альтернативных методов. И действительно, я обнаружил, что в определенных рамках большая часть этих методов оказалась эффективной, хотя и не было возможности объяснить эти результаты исходя из той системы взглядов, на которой базировалось мое образование!
В то же время я начал обращать особое внимание на психологические аспекты болезни. Личный опыт, полученный в результате общения с моей вечно больной матерью, привел меня к подспудной мысли, что болезнь должна быть если не собственно неврозом, то, по крайней мере, эквивалентным феноменом, имеющим телесную природу. Потом я полагал, что, возможно, болезнь — это способ преодоления (или неспособность преодоления) эмоциональных проблем. Фактически в течение некоторого времени я даже задавался вопросом, а не делает ли врач пустую работу, когда пытается смягчить физические симптомы, поскольку это может помешать пациенту найти решение той психологической проблемы, которая лежит в основе всего. Эти ранние размышления были, в самом деле, очень упрощенными (и были быстро отброшены), но меня по-прежнему занимали вопросы телесной природы эмоциональных расстройств, эмоциональные и психологические аспекты физических расстройств.
В ходе изучения гомеопатии я был поражен тем фактом, что к выбору лекарства всегда нужно подходить с точки зрения биоэмо- циональной целостности, таким образом учитывая эквивалентное происхождение болезни. Диагностические показания для потенциально полезных лекарств должны всегда включать в себя эмоциональное состояние и темперамент пациента. Лекарственные вещества должны изучаться так, как если бы каждое из них представляло собой или воплощало особый тип личности. Когда я читал работы Юнга по алхимии, то заметил схожесть гомеопатического подхода с алхимической точкой зрения. Алхимический процесс также требует интеграции вещества с молекулярной основой и психодинамически возникающих комплексов. Первые теоретические выводы из этих сравнений я впоследствии опубликовал в книге «Психика и материя» (Berkeley: North Atlantic Books, 1980, 1982, 1991). Более того, если смотреть с точки зрения практических клинических результатов, психология Юнга и гомеопатия Ганемаина представляют собой модальности, обладающие уникальной эффективностью, в которых обычные методы не работают. Они дают совершенно новые перспективы и новый взгляд на природу функционирования человеческого организма и, следовательно, на болезнь и исцеление.
Работа Юнга демонстрирует, что большая часть, если не все, из того, что мы приписываем случайному или произвольному поведению, фактически является выражением безотчетного креативного глубинного сознания, которое выражает целенаправленную деятельность эволюционирующей межличностной динамики, включающей и превосходящей личностное рациональное функционирование. За очевидной случайностью стоит архетипный порядок индивидуальной космической пьесы, которой управляет трансцендентальный центр, названный Юнгом «Я, самость» («Self») — что не нужно путать с личным эго (personal ego self), о котором говорится в психоанализе Фрейда. Эго ассимилирует все еще бессознательную динамику, и посредством этого «Я» стремится к дифференциации и развитию эмпирической индивидуальности. Этот процесс, который продолжается на протяжении всей жизни, Юнг назвал индивидуализацией. Кажущийся «странным» язык и образы снов, мифов, сказок и фантазий можно прочесть как иероглифические выражеиня или сообщения креативной интенциональности «Я».