— Нет, он не может взломать эту дверь, — ответил хозяин. — Он уже трижды пытался. Но когда он придет, вам, человеку чужому, лучше лечь на пол. Он как пить дать будет стрелять в нее, пуля может пройти насквозь.
После этого коммивояжер не отводил взгляда от двери. Для него еще не настало время лечь плашмя на пол, но желая принять некоторые меры предосторожности, он придвинулся бочком поближе к стене.
— А он может убить кого-нибудь? — спросил он опять.
Четверо мужчин ответили на его вопрос тихим и презрительным смехом.
— Он вышел, чтобы стрелять. Он вышел, чтобы натворить бед. Лучше с ним и не связываться, ничего хорошего из этого не выйдет.
— Но что вы предпринимаете в подобных случаях? Что вы предпринимаете?
Один ответил:
— Как же, он и Джек Поттер…
— Но, — прервали остальные хором, — Джек Поттер в Сан-Антонио.
— А кто он такой? Какое он имеет отношение к этому?
— О, он начальник полиции в городе. Он выходит и сражается с Скрэтчи, когда на того находит приступ буйства.
— Уф! — сказал коммивояжер, утирая пот с лица. — Хорошенькое у него занятие!
Голоса затихли и перешли в шепот. Коммивояжеру хотелось задать еще вопросы, — они были порождены его растущей тревогой и замешательством, — но когда он попытался обратиться с ними к присутствующим, они только посмотрели на него с раздражением и предложили ему замолчать. Над ними нависла напряженная, полная ожидания тишина. В затемненной комнате глаза их блестели; они прислушивались, не донесутся ли с улицы какие-нибудь звуки. Один из мужчин трижды сделал знак хозяину, и тот, двигаясь как привидение, подал ему стакан и бутылку. Мужчина налил полный стакан виски и бесшумно поставил бутылку на место. Проглотив виски залпом, он вновь молча повернулся к двери и неподвижно застыл на месте. Коммивояжер увидел, как хозяин тихонько вынул из-под прилавка винчестер, а затем поманил его к себе. Тогда он на цыпочках пересек комнату.
— Лучше идите ко мне за стойку.
— Нет, благодарствуйте, — сказал коммивояжер, покрываясь испариной. — Я бы предпочел быть там, откуда можно удрать через заднюю дверь.
В ответ владелец бутылок сделал добродушный, но настойчивый жест. Коммивояжер повиновался; когда он очутился на ящике, где голова его оказалась ниже уровня стойки, и увидел различные цинковые и медные приспособления, имевшие сходство с броней, в душу его как бы пролился бальзам. Хозяин удобно уселся на соседний ящик.
— Понимаете, — прошептал он, — этот самый Скрэтчи Уилсон — чудо с револьвером, совершенное чудо! И когда он выходит с револьвером дулом вперед, мы, естественно, стремимся к своим берлогам. Он последний из старой шайки, она имела обыкновение слоняться здесь вдоль берега. Пьяный он наводит на всех ужас. Но трезвый он очень хороший человек — совсем простой и мухи не тронет, самый милый парень в городе. Но когда он пьян — у-ух!
Время от времени наступало молчание.
— Я бы хотел, чтобы Джек Поттер уже вернулся из Сан-Антонио, — сказал хозяин. — Он однажды попал в Уилсона — в ногу. Он энергично взялся бы за дело, и уж толк получился бы.
Вскоре они услышали в отдалении звук выстрела, за которым последовал троекратный дикий вой. Это сразу как бы сняло путы с людей в затемненной комнате. Послышалось шарканье ног. Они посмотрели друг на друга.
— Вот он идет, — сказали они.
III
Человек в фланелевой рубашке каштанового цвета с претензией на щегольство, сшитой какой-то еврейкой в восточной части Нью-Йорка, завернул за угол и вышел на середину главной улицы Йеллоу-скай. В каждой руке он держал по длинному, тяжелому иссиня-черному револьверу. Он то и дело пронзительно орал, и его крики резко звучали в казавшемся пустынном селении, разносясь над крышами с силой, которая не имела ничего общего с обычным звучанием человеческого голоса. Окружающая тишина как бы образовала над ним могильный свод. Его крики, вызывающие на лютый бой, разбивались о стены молчания. На ногах у него были сапоги с красными отворотами с золотым тиснением, какие любят носить мальчишки, катаясь зимой на санях по склонам холмов Новой Англии.
Лицо мужчины пылало от ярости, вызванной виски. Вращая белками глаз, достаточно проницательных, чтобы заметить засаду, он внимательно наблюдал за дверьми и окнами. Он шел легкой, крадущейся поступью кошки, совершающей полночную прогулку. Время от времени он, рыча, выкрикивал свои угрозы. В его руках длинные револьверы казались легкими соломинками, которые вертелись с поразительной быстротой, а мизинцы иногда играли, как у музыканта. Жилы на шее, выступавшей из низкого ворота рубашки, то вздувались, то опадали, то вздувались, то опадали, по мере того как им овладевали порывы гнева. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были его страшные призывы. Глинобитные дома сохраняли свой спокойный вид, когда по середине улицы шествовало это ничтожество.