— Здорово, Генри! — сказал он.
Юноша пошатнулся и дико посмотрел на того.
— О Джим, Джим, Джим! — заикаясь, повторял он.
Долговязый протянул руку, на которой пятна крови, свежей и запекшейся, образовали удивительное сочетание черного с алым.
— Где ты был, Генри? — спросил он. Потом монотонным голосом продолжал: — Я уж думал, может ты убит. Сегодня много народу полегло. Я беспокоился за тебя.
— О Джим, Джим, Джим! — продолжал причитать юноша.
— Я был вон там, — произнес долговязый и осторожно показал где. — Господи, что там творилось! И меня ранило, да, ранило. Ей-богу, меня ранило. — Он повторял эти слова так удивленно, точно не мог взять в толк, как же это случилось.
Юноша протянул трясущиеся руки, чтобы помочь ему, но долговязый твердым шагом шествовал вперед, словно кто-то завел его изнутри. Как только юноша выступил в роли его телохранителя, остальные потеряли к нему интерес. Они снова потащились в тыл, погрузившись в созерцание своих собственных трагедий.
Внезапно долговязым овладел ужас. Лицо его стало похоже на серое тесто. Он схватил друга за руку, все время оглядываясь, словно опасался, что кто-нибудь их подслушает.
— Знаешь, чего я боюсь, Генри? — заговорил он срывающимся голосом. — Знаешь, чего? Я боюсь, что упаду, и тогда, понимаешь… эти чертовы артиллерийские упряжки… они раздавят меня…
— Я не брошу тебя, Джим! — истерически выкрикнул юноша. — Я не брошу тебя! Разрази меня бог, не брошу!
— Правда, не бросишь, Генри? — умолял долговязый.
— Ну да, ну да, говорю тебе, что не брошу, — уверял юноша. Он говорил невнятно и все время всхлипывал.
Но долговязый продолжал шепотом упрашивать его. Теперь он, как ребенок, повис на руке у юноши. От безумного страха глаза у него закатились.
— Я всегда был тебе хорошим другом, ведь был, правда? Я всегда был хорошим парнем, правда? И прошу-то я самую малость. Положи меня на обочину, вот и все. Я бы сделал это для тебя, ей-богу сделал бы!
Пришибленный, жалкий, он остановился, ожидая ответа.
Юношей овладело такое отчаяние, что он навзрыд заплакал. Стараясь выразить свою дружескую преданность, он делал какие-то бессмысленные жесты.
Но долговязый вдруг совсем забыл о страхе. Он снова превратился в угрюмо и торжественно шествующего призрачного солдата. Чугунной походкой двигался он вперед. Юноша просил друга опереться на него, но тот, качая головой, повторял непонятные слова:
— Нет… нет… нет… оставь меня, чтоб я… оставь меня, чтоб я…
Его глаза снова были устремлены в неведомое. Отмахнувшись от юноши, он шел к своей таинственной цели.
— Нет… нет… оставь меня, чтоб я… оставь меня, чтоб я…
Юноше пришлось подчиниться. Вдруг он услышал за собой чей-то тоненький голос. Обернувшись, он увидел оборванного солдата.
— Лучше бы ты, парень, свел его с дороги. Вон там батарея несется во весь опор, как бы не переехала его. Он вот-вот кончится, я по лицу вижу. Лучше бы ты свел его с дороги. Откуда только у него еще силы берутся?
— Один бог ведает! — воскликнул юноша, беспомощно ломая руки. Потом подскочил к долговязому и схватил его за локоть. — Джим, Джим, — уговаривал он, — пойдем со мной!
Долговязый сделал слабую попытку освободиться.
— Ох, — произнес он без всякого выражения. Несколько секунд он в упор смотрел на юношу. Затем заговорил, словно что-то дошло до его сознания — Ага! Ты хочешь в поле? Ага!
Он как слепой побрел по траве.
Юноша оглянулся на ездовых, которые нахлестывали лошадей, и на подпрыгивающие пушки. И тут же раздался пронзительный крик оборванного:
— Господи помилуй! Да он бежит!
Мгновенно обернувшись, он увидел, что его друг, спотыкаясь, пошатываясь, бежит к небольшой заросли кустарника. При виде этого юноше показалось, что сердце у него сию минуту выпрыгнет из груди. Он замычал, как от боли. Потом вместе с оборванным бросился догонять долговязого. То была странная погоня.
Поравнявшись с долговязым, юноша начал просить его, стараясь найти слова поубедительней:
— Джим, Джим, что ты делаешь? Зачем ты так? Ты только повредишь себе…
Лицо долговязого не изменило выражения. Он тупо повторял, не отрывая глаз от неведомого места, к которому стремился:
— Нет… нет… не держи меня… оставь меня, чтоб я… оставь меня, чтоб я…
Глядя на долговязого с боязливым недоумением, юноша спрашивал дрожащим голосом:
— Куда ты, Джим? Что у тебя на уме? Куда ты идешь? Скажи мне, Джим.
Долговязый посмотрел на него так, как смотрит человек на своего безжалостного преследователя. Глаза его умоляли.