Если армия потерпит поражение, он, юноша, будет полностью оправдан. Более того — это подтвердит его дальновидность, благодаря которой он своевременно дезертировал. Пророк, который хочет, чтобы поверили его предсказанию о потопе, должен первым вскарабкаться на дерево: только это докажет людям, что он ясновидящий.
Юноша придавал большое значение моральному оправданию. Без этого оправдания где ему взять силы, чтобы всю жизнь носить язвящий знак своего позора? Если сердце станет непрерывно напоминать ему о его ничтожестве, он каждым жестом будет выдавать людям свое презрение к себе.
Победа армии сулит ему гибель. Если этот грохот означает, что древка знамен направлены вперед, он обречен на бесчестие. Ему придется уйти от людей и существовать в полном одиночестве. Если солдаты сейчас наступают, их равнодушные ноги топчут его надежды на достойную жизнь.
Он боролся с этими мыслями, мелькавшими в его мозгу, пытался отогнать их. Он называл себя негодяем, твердил, что свет еще не видывал такого гнусного эгоиста. Воображение рисовало ему солдат, которые не страшатся грудью встретить яростно вопящих врагов; он видел землю, усеянную телами истекающих кровью людей, и говорил себе, что он их убийца.
Ему снова показалось, что он хочет умереть. Он считал, что завидует мертвым. Размышляя об убитых, он в конце концов начал презирать многих из них, словно они были виноваты в том, что лишились жизни. Должно быть, им просто повезло, думал он, и их убили раньше, чем они смогли убежать или прошли через настоящее испытание. Однако общественное мнение увенчает их лаврами. Он с горечью повторял, что эти лавры краденые, а героизм, который облекает их, словно мантией, — подлог. Тем не менее он продолжал жалеть, что не находится в их числе.
Поражение армии представлялось ему единственной возможностью спастись от последствий своего проступка. Все же он уже начал понимать, что думать о такой возможности бесполезно. Он с детства был приучен считать, что могучей синемундирной машине успех всегда обеспечен, что она так же легко изготовляет победы, как пуговичная машина — пуговицы. Все мечты, противоречащие этой истине, он теперь зачеркнул. Он вернулся к вере, подобающей солдату.
Когда он снова пришел к выводу, что армия непобедима, он попытался изобрести такую историю, которую мог бы рассказать товарищам, отвратив тем самым от себя острия их насмешек.
Но так как он смертельно боялся их, то все выдумки казались ему неубедительными. Он перебирал один вымысел за другим и тут же отбрасывал. Он сразу видел, какими белыми нитками они шиты.
Кроме того, он опасался, что какое-нибудь язвительное замечание пронзит его раньше, чем он успеет, как щитом, закрыться ложью.
Он представлял себе, как весь полк повторяет: «А где это Генри Флеминг? Наверно, удрал? Ну и ну!» Он уже сейчас мог назвать тех, кто не даст ему ни минуты покоя. Они, конечно, будут задавать ему издевательские вопросы и хохотать над его неуверенными, запинающимися ответами. Во время следующей атаки они постараются не спускать с него глаз, чтобы уследить, когда именно он удерет.
Проходя по лагерю, он всегда будет встречать пристальные, жестокие, наглые взгляды. Он видел, как пробирается мимо группы однополчан и кто-то говорит ему вслед: «Вот он идет!»
И сразу все, точно ими управляет одна общая мышца, поворачивают к нему лица, расплывшиеся в насмешливых улыбках. Он даже слышал чью-то сказанную вполголоса шуточку. Остальные радостно гогочут. Он станет всеобщим посмешищем.
Глава XII
Не успела скрыться войсковая колонна, которая так мужественно шла по запруженной дороге, как из лесу на поля выкатились темные волны людей. Юноша сразу понял, что в их сердцах не осталось ни капли твердости. Солдаты рвались из мундиров и снаряжения, словно из терновых зарослей. Они бежали на юношу, как стадо испуганных буйволов.
За ними вился и расползался над верхушками деревьев синий дым; порой сквозь густую листву юноша различал далекую розовую вспышку. Хор пушек не умолкал ни на минуту.
Юноша остолбенел от ужаса. Потрясенный, он смотрел широко раскрытыми, недоумевающими глазами. Он забыл, что собирался сразиться со всей вселенной, выбросил за ненадобностью неписаные правила поведения для отверженных и трактаты на тему о философии дезертирства.