И кстати, насчет мамы. Может, стоит ей написать? Позвонить?
Я представила, как зайдется у них с отцом сердце, когда их нерадивая доченька объявится спустя полвека. Чего доброго, на радостях опять захворают. Нет уж, лучше мне прикинуться мертвой. Незачем их тревожить. Тем более, что, судя по предсказаниям Кровавого Барона, в весьма недалеком будущем мне от мироздания достанется по полной программе.
Голова распухала от перебродивших в ней мыслей. Барон натиска не вынес и просипел из-под завалов: «Тётушке своей напиши!».
О! А вот ей можно. Она с давлением не свалится. Закалённая.
Тётушка Мира сначала не поверила. В ответ на моё сообщение она позвонила и заявила, что собирается оттяпать башку мошенникам, которые прикидываются ее дорогой Айю. Услыхав в трубке мой голос, она тотчас оттаяла.
– Девочка моя, ты?!
«Девочка». Никому не позволю так себя называть. Ей – можно.
Она не была мне родной тетей, поскольку у родителей ни братьев, ни сестер не имелось. Мира была подругой наших знакомых и вызвалась меня опекать исключительно по доброй воле. Связывало нас некое внутреннее родство.
Как только она убедилась, что я – это действительно я, а никакие не мошенники, наступил локальный конец света. Вечно молодая и полная сил, она примчалась ко мне сквозь измерения, как вихрь с дождем. С дождем из слёз, как вы понимаете.
Тётушка ворвалась в кофейню, оглушительно хлопнув дверью. Дверной колокольчик жалобно зазвенел, но это ее не остановило. Ее грудь ходила ходуном по сногсшибательной траектории. Щёки пылали кармином. Вся фигура выражала решительность и целеустремленность.
Мира швырнула пальто мимо вешалки, на ходу избавилась от сапог – и ринулась к барной стойке, за которой я, ничего не подозревая, меланхолично натирала бокалы.
Похоже, набрасываться на меня от избытка чувств с некоторых пор стало модной тенденцией. Тетушка залила слезами моё платье, в порыве счастья чуть не отняла мою жизнь методом удушения (знаем, проходили, далеко не новаторский подход).
Затем она традиционно завалила меня пирогами – те по щелчку ее пальцев высыпались из невидимого пространственного кармана и угрожающе покатились к моим ногам. Они по-прежнему годились разве что на обстрел какой-нибудь неприступной крепости.
Да, некоторые вещи не меняются, сколько бы лет ни прошло.
***
Тётушка Мира была непримирима. Она объявила, что с места не сдвинется, пока я ей всё-всё по порядку не выложу. Где? Когда? Почему? И еще тысячи аналогичных вопросов, слетавших с ее уст, требовали немедленного ответа.
Я пожала плечами. Немедленно не получится.
Тётушка надула губы, приняла несокрушимый вид и твердокаменно засела в кофейне на несколько дней. На протяжении этого периода она еще несколько раз применила против меня процедуры, в ходе которых можно запросто скончаться от удушья. Впрочем, от ее назойливой заботы и без того хотелось удавиться.
– Что-то пусто тут у тебя, – однажды сказала она, пройдясь по гостевому залу, как по подиуму. – Ты ведь продолжишь спасать людей? От тебя зависит множество судеб, дорогая.
Что ж, если от меня зависят судьбы, эти судьбы крупно попали. Не завидую я им.
Пришлось кивать и врать, что да, продолжу. Буду вылавливать обреченных в городском транспорте, на остановках, в переходах и торговых центрах. Буду совать им под нос визитные карточки, зазывать в кофейню и поить их кофе, отводящим смерть.
Но как же мне этого всё это осточертело, кто бы знал!
Еще я сдуру пообещала тётушке, что отныне не совершу никаких необдуманных поступков. Но вот миновала ночь (которую я благополучно провела в человеческом обличье). Забрезжило утро. И у определения «необдуманные поступки» появилось непозволительно привлекательное лицо.
Не прошло и недели, как у меня развилось тактильное голодание, эмоциональное голодание и все прочие виды голода. Я чаще, чем раньше, смотрела в окно на заснеженные лесные вершины. Я думала о нем – и изнутри меня обдавало жаром, а кровь щекотно разбегалась по венам. Подкожный зуд не давал мне покоя. Ноги без согласования с мозгом мчались к шкафу: обуть сапоги, набросить куртку, шапку с шарфом не забыть… А потом откуда-то извне поступал отчетливый приказ: не ходи!
И я обнаруживала себя у выхода из кофейни, ловила в зеркале свой горящий, безумный взгляд. И понимала, что безнадежно околдована.