В голове гудит. Истерика прекратилась так же быстро, как и началась.
Мне нужно домой.
Медленно оглядываю кабинет, который похож на поле битвы. Цепляюсь взором за лежащий у стены стул, скольжу по перевернутому креслу. Мельком отмечаю, что нужно вызвать ребят из клининга. Только середина рабочего дня, он кому-нибудь понадобится.
Останавливаюсь на кроваво-красном пятне на белой рубашке.
Павел, запрокинув голову, сидит на столе и не позволяет капающей крови стекать на его дорогой костюм. Хорошо его помню, потому что покупали его вместе. И я лично повязывала галстук в примерочной.
Так странно. Раньше все это значило много, а теперь ничего.
Выпрямляю спину и поправляю блузку. Тонкая ткань никак не хочет заправляться, а оторванные на груди пуговицы открывают отвратительные красные пятна.
Моей выдержки не хватит надолго.
Плюнув, завязываю блузку и подбираю с пола пиджак.
— Это ты его? — поворачиваюсь к потирающему челюсть Шершневу, что стоит за спиной. Словно я куда-то убегу. Или Паша дернется в мою сторону.
Шершнев молчит и отворачивается. Ответ не нужен. Все написано на его лице. Это, конечно, очень благородно. Завтра порадуюсь, что Шершнев оказался рядом. Но сейчас не чувствую ничего.
Подхватив один из разбросанных по полу чистых листов, вынимаю из сумки ручку. Поправляю пиджак и уверенным шагом подхожу к Паше. Кладу все на стол и прижимаю к полированной поверхности.
— Если доложишь в министерство труда и расскажешь о произошедшем хотя бы одной живой душе… Или окончательно тронешься и пойдешь в полицию, то я тебя размажу. Понял?
Паша недоуменно смотрит то на меня, то на лист бумаги.
— У тебя больше поводов пойти в полицию, — выдает он и болезненно морщится. — Не буду заявлять на Шершнева, я же не больной.
Вздыхаю и равнодушно киваю. Плевать. В груди такая пустота, хоть волком вой. Она распирает изнутри, кажется, вот-вот взорвусь.
А Паша подносит ладони к лицу и растирает покрытую кровью кожу. Замечаю разбитую бровь, пунцовый синяк на скуле. И повернутый неестественным образом нос.
Досталось. Только мне от этого ни горячо, ни холодно.
— Лен, я не хотел. Знаю, ты не простишь, но…
— Я не стану заявлять на тебя только из уважения к отцу и Шершневу, — обрываю и нервно обнимаю себя. Тру предплечья, разгоняя вернувшуюся дрожь. — Они не заслужили полосканий имени компании. Финансовый директор — насильник. Явный перебор.
Паша смотрит на лист бумаги и тянет пальцы к ручке.
— Бывший финансовый директор, — говорит он, а скрежет стержня по гладкому листу вызывает приступ мигрени.
Сжимаю виски пальцами, судорожно сглатываю.
— Неважно. Для репутации одинаково, — гул в голове нарастает, и я отшатываюсь от стола в сторону. — Будь другом, придумай сам что-нибудь для отдела кадров. Чтобы у Олега Константиновича потом с Наташей лишних проблем не было. Им еще мне нового шефа искать.
— И клининг вызови, — раздается из-за спины.
Пиджак Шершнева ложится на плечи теплой успокаивающей волной. Он кутает меня в него, словно в одеяло. Запахиваюсь сильнее и втягиваю знакомый запах.
— Я позвоню тебе, — Паша поднимает взгляд, но смотрит не на меня. — Насчет махинаций.
— У тебя созрело чистосердечное? — рычит Шершнев в затылок.
Паша тяжело вздыхает, а я жмусь к Шершневу, как к единственному источнику тепла.
Зачем обсуждать это сейчас? Неужели не нашлось подходящего времени?
Я очень хочу домой.
— Олег, я отдал этой компании десять лет…
— Не сейчас — обрывает Пашу Шершнев и тянет меня к выходу, словно прочитав мои мысли. — Позвонишь и расскажешь.
Кажется, получается идти ровно. До первой лестницы. Совсем небольшой. Всего несколько ступенек. Меня тут же бросает в холодный пот. Отступаю, но хватка на талии не дает сдвинуться с места.
— Достаточно этого цирка, — выдыхает Олег. — Тоже мне, сильная и независимая.