– Пожалуйста, сюда!
Вписав свою фамилию в разлинованную тетрадь в помещении, похожем на приемную, я прошел во внутреннее помещение, а в большой гостиной из двух соединенных комнат в восемь и шесть дзё рядом с прихожей было уже много гостей. Я, посещая общественные места, обычно ношу европейский костюм. В хакама пришлось бы придерживаться строгих формальностей. Даже придирчивый японский etiquette[16] часто весьма либерален в отношении брюк, что чрезвычайно удобно для такого не привыкшего к церемониям человека, как я. Поэтому и в тот день я отправился из дома в университетской форме. Однако среди собравшихся здесь не было никого в европейской одежде. К моему удивлению, и мой знакомый англичанин в кимоно с фамильными гербами и хакама из саржи сидел по-японски, положив перед собой сложенный веер, в позе почтительного ожидания, касаясь татами кистями опущенных вдоль туловища рук. Само собой разумеется, что молодые люди из купеческих семейств, наподобие К., также все были в чем-то вроде двойных кимоно из чесучи цвета индиго, что производят в городе Юки. Поздоровавшись с двумя своими приятелями и садясь на свое место, я почувствовал себя несколько etranger[17].
– Столько гостей – господин… должен быть весьма доволен, – сказал мне К., имея в виду человека, приславшего мне приглашение.
– Он тоже выступает как кукловод?
– Да, говорят, выучил один-два номера.
– Покажет их сегодня?
– Кажется, нет. Но все же сегодня выступают знаменитые мастера.
Затем К. рассказал мне многое о куклах Норома. Похоже, весь репертуар состоит более чем из семидесяти номеров, а число используемых кукол – около двадцати. То и дело поглядывая на сцену, занимающую переднюю часть комнаты в шесть дзё, я рассеянно слушал пояснения К.
Сцена представляла собой выложенную сусальным золотом одностворчатую ширму приблизительно в три сяку высотой и два кэна шириной. По словам К., она называется «балюстрадой» и устроена таким образом, что ее можно разобрать в любое время. По обеим ее сторонам висел занавес из трехцветного камчатного полотна, а сзади она, похоже, была ограждена позолоченной створчатой ширмой. В полумраке комнаты чуть потемневшая позолота обеих ширм величественно прорезала темноту. Глядя на эту сцену, я испытывал необычайно приятное чувство.
– Бывают куклы-мужчины и куклы-женщины. Среди кукол-мужчин есть Бритоголовый, Грамотей, Прислужник, Старый монах и так далее, – неутомимо разглагольствовал К.
– Куклы-женщины тоже бывают разные? – спросил англичанин.
– Среди кукол-женщин, говорят, есть Дева, Молодица, Старица, Ведьма и другие. Правда, самая знаменитая кукла все же Бритоголовый. Она, говорят, досталась нынешнему главе школы от самого ее основателя…
К сожалению, тут мне пришлось отлучиться по малой нужде.
Когда я вернулся из туалета, уже горели лампы, а по ту сторону балюстрады стоял невесть когда появившийся человек с лицом, закрытым капюшоном из черного шелкового газа, и с куклой: видимо, фарс уже начался. Кланяясь гостям, я прошел между ними и сел на свое место между К. и англичанином в японской одежде.
Кукла на сцене изображала даймё, в длинных хакама цвета индиго и высокой официальной шляпе эбоси. «Не имею я сокровища, которым можно было бы гордиться, а посему намерен послать тебя в столицу, дабы ты достал там редчайшую драгоценность», – звучала реплика кукловода. По содержанию и стилю речи это не слишком отличалось от фарса-интермедии в театре но. Наконец после слов даймё вроде: «Позову-ка Ёроку. Эй, Ёроку, где ты там?» – еще один человек с лицом, скрытым черной шелковой материей, и с куклой наподобие слуги Таро-кадзя в руках, протянув в ответ: «Да-а», вышел из-за левого занавеса из трехцветного камчатного полотна. Он был в коричневом хангамисимо, но без положенного при такой одежде меча.
Тут кукла даймё, положив левую руку на рукоятку малого меча, поманила к себе Ёроку средним перстом правой руки и повелела:
«В то время как милостию государя в Поднебесной царит мир и все похваляются драгоценностями, у меня, как тебе известно, нет пока достойного моего величия сокровища, а посему ступай в столицу, и если найдется там редкостная ценность, добудь ее».
Ёроку: «Да». Даймё: «Поторапливайся!» «Да-да-да!». «Так, ну значит, господину…» – и дальше начинался длинный soliloque[18] Ёроку.