И одеждой, и позой – словом, всем своим обликом – он напоминал карикатуру из «Панча», вырезанную и помещенную среди этой толчеи на железнодорожной станции. Тот, кто его приметил, видимо, обрадовался, что нашел новый объект для насмешек, и, трясясь от хохота, схватил Носэ за руку:
– Посмотри вон на этого!
Мы все разом повернулись и увидели довольно странного вида мужчину. Слегка выпятив живот, он вынул из жилетного кармана большие никелированные часы на лиловом шнурке и стал сосредоточенно смотреть то на них, то на расписание. Мне виден был лишь его профиль, но я сразу же узнал отца Носэ.
Остальным это и в голову не могло прийти. Все с нетерпением уставились на Носэ, ожидая от него меткой характеристики этого смешного человека, и в любую минуту готовы были прыснуть от смеха. Четвероклассники еще не способны были понять, что творится в душе Носэ. Я нерешительно произнес было: «Это же отец Носэ».
– Этот тип? Да это же лондонский нищий.
Нужно ли говорить, как дружно все фыркнули. А некоторые даже стали передразнивать отца Носэ – выпятив живот, делали вид, будто вынимают из кармана часы. Я невольно опустил голову, у меня не хватало храбрости взглянуть на Носэ.
– До чего же точно ты назвал этого типа.
– Посмотрите, посмотрите, что за шляпа.
– От старьевщика с Хикагэтё.
– Нет, такую и на Хикагэтё не найдешь.
– Значит, из музея.
Все снова весело рассмеялись.
В тот пасмурный день на вокзале было сумрачно, словно вечером. Сквозь этот сумрак я внимательно наблюдал за «лондонским нищим».
Но вдруг на какой-то миг выглянуло солнце, и в зал ожидания из слухового окна пролилась узкая струйка света. В нее как раз попал отец Носэ… Вокруг все двигалось. Двигалось и то, что попадало в поле зрения, и то, что не попадало в него. Это движение, в котором трудно было различить отдельные голоса и звуки, точно туманом обволокло огромное здание. Не двигался только отец Носэ. Этот старомодный старик в старомодной одежде, сдвинув на затылок такую же старомодную черную шляпу и держа на ладони карманные часы на лиловом шнурке, неподвижно, точно изваяние, застыл у расписания поездов в головокружительном людском водовороте…
Позже я узнал, что отец Носэ, решив по дороге в университетскую аптеку, где он служил, посмотреть, как отправляются на экскурсию школьники, среди которых был его сын, зашел на вокзал, не предупредив его об этом.
Носэ Исоо вскоре после окончания средней школы заболел туберкулезом и умер. На панихиде, которая была в школьной библиотеке, надгробную речь перед портретом Носэ в форменной фуражке читал я. В свою речь я не без умысла вставил фразу: «Помни о своем долге перед родителями».
1916
Куклы Норома
Неожиданно мне прислали приглашение, в котором осведомлялись, не желаю ли я прийти на представление с куклами Норома. Приглашавший был мне неизвестен, но из текста я понял, что это знакомый моих знакомых. Там было сказано примерно следующее: «Возможно, Вам будет интересно знать, что придет также г-н К.». Стоит ли пояснять, что этот К. был моим приятелем? Во всяком случае, я решил откликнуться на приглашение.
О том, что такое куклы Норома, я ничего не знал вплоть до объяснений, услышанных в тот день от К. Впоследствии, заглянув в книгу «Рассказы о жизни» («Сэдзидан»), я прочел, что Норома – это чудаковатые куклы с синюшными лицами и плоской головой, которые использовал некто Норомацу Камбэй в спектаклях труппы Идзуми Даю из Эдо. Название кукол происходит от сокращения фамилии Норомацу. Говорят, в старину ими увлекались купцы-комиссионеры из эдоского квартала рисовых складов Курамаэ, княжеские казначеи да «длинные рукава»[15]. Теперь же разбирающихся в этом искусстве можно по пальцам перечесть.
В тот день я отправился на автомобиле в чье-то загородное имение в поселке Хигураси, где должен был состояться спектакль. Сгущались сумерки пасмурного февральского дня. До захода еще оставалось немного времени, и воздух над дорогой был светел, словно от какого-то мерцания. В нем чувствовалась влажная теплота, хотя еще и недостаточная для пробуждения почек на деревьях. Найденный наконец после расспросов дом стоял в тихом переулочке, и все же это было не настолько тихое жилище, как я себе воображал. Когда я, пригнувшись, прошел через старинные низенькие ворота и, миновав дворик, вымощенный гранитной плиткой, вошел в прихожую, в глаза мне бросился висящий на опоре круглый бронзовый гонг. Рядом была и красная колотушка, и я уже раздумывал, не ударить ли в гонг, но еще не успел взять ее в руки, как стоявший у сёдзи человек произнес: