«Башня Мерлина» подробно описывала атмосферу страха и подозрительности, воцарившуюся в Белом доме, Кремле и на Старой площади, в здании президентской администрации. «О безмолвных переговорах записками только ленивый теперь не расскажет, – писал Пархоменко. – Хотя что может быть подозрительнее: пришел к начальнику посетитель, и вот они два часа молча сидят друг против друга, сопят, скрипят перьями.
– Позавчера прихожу я… (пишет фамилию, показывает бумажку). Вот к этому… И спрашиваю… (пишет, что спрашивал). А он мне… (пишет). А я тогда… (пишет). Дальше, он вызывает этого вот… (пишет). Говорит ему… (пишет). Ну, тот и отвечает… (пишет, потом собирает все бумажки, рвет, поджигает в пепельнице). Понятно?
Понятно. Как не понять. Я ведь ничего не выдумал в этой стенограмме».
Пархоменко описал, в какой параноидальной обстановке проходили его встречи с высокопоставленными контактами: «Еще с двумя давними знакомыми я как-то за вечер дважды обошел по периметру весь Белый дом. Не то что присесть, к стенке привалиться нельзя. Почему-то считается, что, если идти достаточно быстро, "эти там" не успевают переключать микрофоны, развешанные, разумеется, по всему коридору».
КГБ умер, но прошло несколько лет, и паранойя снова вернулась в кабинеты и коридоры власти. «Другой при моем появлении схватил два карандаша и засунул в замочную скважину большого несгораемого шкафа в углу кабинета: видимо, был уверен, что там телекамера», – писал Пархоменко.
Публикация «Башни Мерлина» стала поворотным моментом, показав, насколько сильное влияние имеют на Ельцина спецслужбы. Воспоминания о Советском Союзе были еще свежи, и мало кому нравилась, что контроль над информацией и практика прослушки возвращается в политическую жизнь страны, которая пыталась жить по демократическим правилам.
Коржаков встретил статью молчанием, и вскоре Пархоменко забрал материалы из своей папки в офисе AFP. После выборов 1996 года Ельцин уволил Коржакова, но в самой системе это мало что изменило: в коридорах власти продолжалась подковерная борьба. Ельцина – с его проблемами со здоровьем и алкоголем – окружали все те же люди: члены семьи, чиновники и олигархи. Каждый из них тянул в свою сторону. Однако многим казалось, что победа Ельцина на президентских выборах 1996 года гарантирует хотя бы то, что страна никогда не вернется в тоталитарное советское прошлое.
Той весной мы пришли работать в редакцию газеты «Сегодня». Андрею было двадцать, Ирине – двадцать один. Став репортерами, мы верили, что это лучшее, что могло с нами случиться. Мы знали, что Гусинский пытается делать «Сегодня» по образцу американской The New York Times и собрал в ней самых влиятельных либеральных журналистов: Сергея Пархоменко, Михаила Леонтьева, Татьяну Малкину и, конечно, Ольгу Романову. В свои неполные тридцать Романова, которая сейчас известна больше как одна из организаторов протестного движения и глава «Руси Сидящей», поражала всех своей скоростью. Она врывалась в кабинет подобно урагану, за несколько часов успевала отредактировать все материалы отдела экономики, написать собственную, сделать десяток телефонных звонков и умчаться на интервью.
Редакция газеты «Сегодня» на Ленинградском шоссе в крыле огромного серого здания Московского авиационного института казалась нам окном в новый, вестернизированный мир. Белые стены, черные столы с блестящими «Макинтошами» – все это так контрастировало с советским стилем старых московских редакций со стенами, обшитыми деревянными панелями, хлопающими металлическими дверьми и пневмопочтой.
Ирина начала работать в «Сегодня» на три месяца раньше Андрея и писала статьи о городской политике всемогущего московского мэра Юрия Лужкова. Многие из наших коллег были чуть старше нас. Андрею Григорьеву, редактору отдела, в который попал Солдатов, исполнилось 26, и он считался серьезным, опытным журналистом. Он расследовал деятельность крупных банков, и редколлегия, опасаясь за его жизнь, отправила Григорьева на несколько месяцев в Европу. Мы оба восхищались храбрыми репортажами Маши Эйсмонт, работавшей в Чечне. В 21 год она уже была военным корреспондентом.
Кроме «Сегодня», Андрею предложили работу в правительственной «Российской газете». Когда он пришел на собеседование, заместитель главного редактора, строгая дама лет пятидесяти, сухо описала его будущее: через три года он мог рассчитывать на проездной на метро и журналистское удостоверение, в котором будет написано «Администрация президента», – отличный повод для гордости, сказала она. В чем будет заключаться будущая работа, она не сообщила, ограничившись обещанием, что Андрея припишут к разделу городских новостей. Это отличалось от «Сегодня», где Солдатову немедленно дали собственную тему – информационные технологии. Он понял, что сможет сам определять, что пишет газета на такую модную и перспективную тему. (Отец, впрочем, его восторга не разделял, а после выхода статьи, критикующей ФАПСИ, потребовал «уйти с его поля». После этого случая они не разговаривали друг с другом несколько месяцев.)