Вот лучше бы сидели дома или поехали в Гагры, меньше потом в жизни проблем имели бы. Хотя, судя по другим семьям односельчан, кардинально ничего не изменилось бы.
Для компании дед взял с собой в путешествие младшего сына, моего отца. И в Старой Каштановке к моему отцу пришла любовь. К моей будущей матери.
Перед возвращением домой дед отбил бабе Тане телеграмму: «Встречай нас с невесткой». Через день получил ответную: «Два дурака»…
Мне мать потом рассказывала, что когда приехали в Каштановку Паша Балаев с Гришей, и пока они там гуляли, поили деревню шампанским, местное начальство, из тех, кто участвовал в раскулачивании Балаевых, убежало в соседнее село и там пряталось. Помнили, как дед обещал их передавить. Конечно, не из-за раскулачивания, собственно. Вы уже, наверно, поняли, что там раскулачивать было некого, и так все разъехались, бросив хозяйство. И не из-за кулацких червонцев, которые за иконой лежали. Вместе с этими червонцами украли и деньги, которые Павел Карпович скопил во время службы старшиной. Именно кража этих денег так возмутила деда.
Про тех своих односельчан на малой родине Павел Карпович много чего говорил, всё это «много» можно в одно слово вместить — терпилы.
Их с отцом Старая Каштановка поразила. Они такого не ожидали. Сами представьте, вы уехали из обжитого села, на край света, в голую степь, несколько лет жили в землянке, топили кизяками и бурьяном, хлестались на работе, сами новое село отстроили, хозяйство подняли, наконец, зажили. У вас и дом уже оцинкованным железом крыт, и в клуб вы ходите в галстуке и тут — такое! Там, где не надо было начинать с землянок!!!
Избы, крытые соломой! Во многих — полы земляные. Вши! Вши у народа! «Чушки» — так называл дед старокаштановцев.
В чем причина? Проклятый сталинизм?! Что-то до Ленинского «проклятый сталинизм» не дотянулся. Наверно, далеко было тянуться.
А всё дело в том, что приехали в хорольскую степь начинать с землянок не кто-нибудь, а бывшие красноармейцы…
…Два эпизода. Уже при совхозе, когда конеферма стала конюшней, а дед был уже на пенсии, его совхозное начальство попросило поработать конюхом. Лошади еще тогда были нужны в хозяйстве. Дедушка на работу и с работы, и на обед домой, ездил на коне, ставил его на ночь в сарай и насыпал полведра ячменя ему. Своего, разумеется. Баба Таня ругалась:
— Ты не в колхозе уже!
Дед только отмахивался. Иногда, пообедав, он брал меня, своего любимого внука, с собой в конюшню. Сажал на седло перед собой и мы галопом — по селу. Радости было у меня!
Утром дед выдавал скотникам молочной фермы лошадей для работы, сбрую и телеги. Вечером принимал назад. Один раз я был свидетелем случая, почти напугавшего меня, мне лет 6 было. Скотник сдавал коня и сбрую и на плече лошади дед заметил свежую потертость. Молча снял с гвоздя на стене кнут и мужика им. Того с ног сдуло. Конечно, крик от боли, рубашка на груди треснула, кровь.
— Больно? А коню как? Сейчас еще добавлю.
И мой дед не был исключением. Его сосед и потом родственник — дети поженились, дед Бабенко, работал при колхозе в МТС трактористом, а потом в совхозе. Он получил первый трактор «Беларусь» с кабиной. Это примерно 57–58-ой годы. И работал на нем уже даже на пенсии, лет десять–пятнадцать. Когда окончательно уходил на пенсию и сдавал трактор, за этот «Беларусь» чуть не дрались. От нового отказывались, этого старичка хотели. Он через 10–15 лет эксплуатации как будто только что с конвейера сошел. Причем, дед Бабенко был ударником и передовиком, орденоносцем.
Это совершенно другое отношение к собственности и работе. «Колхозное — это моё». Привычка даже при совхозе сохранялась. В Старой Каштановке таких привычек в народе не было.
Моя мать, Мария Алексеевна, в девичестве Чекашова, как раз в это время гостила у своей матери, Ксении Яковлевны Чекашовой. В 15-летнем возрасте мать завербовалась на разработки торфа в Калининской области и сбежала из каштановской нищеты. Потом работала на стройках Калинина. Всю жизнь вспоминала те годы, как самые счастливые. На танцах с отцом и познакомились.
Родилась мать в 1936 году, последней в семье. Все старшие — братья, пять человек. Отец матери был вторым мужем бабы Ксении, куда первый делся — не знаю, честно говоря. Какие-то смутные воспоминания о рассказах, о каком-то несчастном случае.
Старший сын, дядя Саша Адманзин, был от первого мужа. Отчим парнишку не очень жаловал. Перед войной Сашу выпросили себе дальние бездетные родственники, уехавшие в Сталинград. Дядя Саша, наш с братом любимый дядька, много рассказывал о почти сказочной жизни в Сталинграде, о том, какая у них была умная немецкая овчарка, сама в магазин за хлебом ходила с запиской и деньгами за ошейником. Дядя Саша нас с братом и заразил собаками, своими рассказами.