Выбрать главу

Лев Котюков

Черная молния вечности

Проза, статьи, эссе

О Льве Котюкове

Лев Константинович Котюков – ныне один из самых известных писателей России. Он – автор более тридцати книг поэзии и прозы, получивших заслуженное признание в нашей стране и за рубежом.

Лев Котюков – первый поэт в истории России, отмеченный за литературные труды Московской Патриархией и Патриархом Всея Руси.

Он – лауреат Международной премии имени Святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, а также лауреат ещё тридцати семи международных, всероссийских и региональных литературных премий.

Лев Котюков – Председатель правления Московской областной писательской организации, секретарь правления Союза писателей России, Заслуженный работник культуры России, главный редактор журнала «Поэзия», академик Международной академии Духовного единства народов мира и ряда других Академий России.

Главные литературные премии:

Лауреат Всероссийской премии имени А. А. Фета – 1996 г.

Лауреат Международной премии имени А. А. Платонова – 1997 г.

Лауреат Международной премии имени Святых равноапостольных Кирилла и Мефодия – 1997 г.

Лауреат Международной премии «Поэзия» – 1999 г.

Лауреат Всероссийской премии имени А. Т. Твардовского – 2000 г.

Лауреат Всероссийской премии имени Н. М. Рубцова – 2001 г.

Лауреат Всероссийской премии имени М. Ю. Лермонтова – 2003 г.

Лауреат Всероссийской премии имени Ф. И. Тютчева – 2003 г.

Лауреат Международной премии имени М. В. Ломоносова – 2004 г.

Лауреат Всероссийской премии имени Н. С. Гумилёва – 2004 г.

Лауреат Всероссийской премии имени Петра Великого – 2005 г.

Лауреат Государственной премии первой степени Центрального федерального округа Российской федерации в области литературы и искусства – 2006 г.

Демоны и бесы Николая Рубцова

Листопад

Памяти Николая Рубцова

Свистит листопад за кирпичной стеной,

Слова, как полова.

Глубокая полночь. Глубокий запой.

Улыбка Рубцова.

И в двери колотят, и в стены стучат —

Вся жизнь на примете.

Но вспомнишь улыбку и вспомнишь тотчас,

Как зябко на свете.

Ну что ж – колотитесь, авось надоест…

А впрочем – открою.

Но как одиноко, когда наконец

Оставят в покое.

Стена. Листопад. Ничего не постичь.

Улыбка и горечь.

И чиркает спичкой о мокрый кирпич

Ослепшая полночь.

Глава первая

Вдруг охолонет душу несказанная боль, провалится на мгновение душа сама в себя, – и померещится, приблазнится невозможное. Застучит тяжелая кровь в висках, словно быстрая вода в замерзающей полынье, – и прошепчет вкрадчиво темное безмолвие:

«Да не было ничего… И Рубцова никогда не было… И тебя не было и нет. В мире этом и в мире ином. Все – обман и морок. Все речения бессмыслены… Всюду прелесть гибельная. Истинное молчание в музыке. Но истинную музыку слышит только смерть…»

Нет, пить надо все-таки меньше!

И в зрелые лета, и в ранние. Как бы ни было скучно на этом свете, господа хорошие. Как бы ни было весело в мире сем, господа нехорошие!

А где сотоварищи?! Где сродники, сверстники, соратники, общники?!

Ничего!.. Лишь живое молчание… А господа давно уже не в Париже… И зримое в незримом, и музыка неслышимая, и слова неверные.

Нет, пить надо все-таки меньше!

Как бы ни было скучно на этом свете! Как бы ни было скучно на свете том!.. С нами и без нас! На мгновение и на веки вечные…

Падающего – толкни! Но не очень больно! И в противоположную сторону.

* * *

Но надо все-таки начать с первой встречи. По-человечески начать, просто и честно. Ну, например, хотя бы так:

«Впервые я встретил Николая Рубцова не помню, где и с кем…», – и закончить так же правдиво: «Не помню, когда видел его в последний раз… А он, наверное, и подавно не помнит…»

Но ладно, хватит ерничать да изголяться! Нужно следовать событиям, ибо они основополагающи, а мои переживания, суждения-рассуждения вторичны и субъективны.

Но сдается: кроме меня, поведать об очевидном нынче уже, к сожалению, некому. Очень, очень жаль!

Но, увы, всех не пережалеешь, даже себя самого… Но постараюсь в своем сочинении пожалеть хотя бы Николая Рубцова, ибо мало его жалели в жизни сей, да и после жизни тоже.

Общежитие Литературного института. Жуткие, пустотно-паучьи коридоры. Мертвый зырк замочных скважин. Яркая тьма и тусклый свет, – и безумный покойницкий голос человека с забытым лицом и прозвищем, скандирующего в заплеванном коридорном углу неведомые стихи:

Придумали – то ступор, то депрессию!

А мне одно покоя не дает:

Как бился Достоевский в эпилепсии?!

Как падал Гаршин в лестничный пролет?!