Вновь чувствую рывок вагона, с трудом удерживаюсь на ногах. Вскоре слышу громкое лязганья металла. Мне становится страшно. Лампы гаснут. Тьма…
Сердце гулко колотится, ноги ватные, руки трясутся. У меня паника. Эмоционально и физически чувствую себя так, как в тот раз, когда услышал в трубке слабый голос секретаря с издательства, сообщающий мне, что моя мать скончалась. Ах, мама, мамочка.
Я себя с силой щипаю за предплечье. Не помогает. Не могу выйти из ментальной карты. Мне приходит мысль покинуть вагон. Чтобы идти и не упасть, правой рукой касаюсь спинки каждого сиденья. Видимость нулевая. Я об что-то цепляюсь ботинком и грузно падаю. Быстро-быстро моргаю, надеясь вернуться в тихую палату. Вдруг голове становится мягко, а тело ощущает тепло. Сердце возобновляет спокойный ритм. Я слышу знакомое пиканье. Я в палате, только за окном уже ночь…
Если время, это форма протекания физических и психологических процессов, то чертоги, в моём случае, это временные дыры. И сейчас я задаюсь вопросом: а сколько ночей проведено мною в больнице? Посещал ли меня, хоть кто-нибудь, хоть кто-нибудь? Наверно, посещали сотрудники издательства. Не думаю, что дело в заботе обо мне или сочувствии. Они посещали шефа, потому что так принято. Принято. Да плевать мне на вас с большой горы, ничтожные узколобы и подлизы! Вы только и умеете потакать моей женушке. Ладно, чего уж я так разгорячился, она их очаровала, как и меня когда-то.
Хочу курить. Уже как десять лет не дымлю, и десять лет, как хочу. Тогда буду спать, утомился, может во сне закурю…
Я пускаю свинцовые кольца дыма. Кольца плавно летят через весь вагон. Уж не знаю, сон ли это, или я снова в чертогах разума. Может быть, и нет никакой разницы. Докурив, гашу окурок об впереди стоящие сидение. Такого действия от себя никак не ожидал. Забавно, что совершая мелкое хулиганство, я чувствую свободу, выходя за границы воспитания, установленные моей матерью.
В голову приплывает цитата из рассказа молодого и перспективного писателя: «Выходи за рамки — не будь Моной Лизой». Я усмехаюсь, над своей профессиональной деформацией, потому что даже находясь в закоулках подсознания, думаю о работе, думаю о словах. Ведь сейчас, скорей всего, глупую улыбку с лица стирает воспоминание. Вот я сижу за компьютером, пытаюсь концентрировано читать текст. Однако моё внимание рассеивается из-за громкой поступи женских каблуков. Её каблуков. И вдруг я слышу, как на ухо мне шепчет Стейнбек: «Женщины — это одно, а женщина — совсем другое. Можно все знать о женщинах вообще и ничего — об одной единственной». « Это удивительно, — размышляю я, — как мертвые писатели говорят, да еще и на русском языке в данном случаи. Вот именно поэтому я люблю литературу. Да, именно поэтому — за этот бесконечный диалог. Это своего рода телепатия и спиритизм». Мысль возвращается к словам Стейнбека и вопит: «Он прав, он безусловно прав! Я столько лет состою в браке, но ни черта не знаю об этой особе, с которой делю одну крышу и моё издательство. Моё издательство! Сука!»
«Хватит об этом», приговариваю себе под нос и иду к изголовью недвижимого поезда. Замечаю, что мой вагон присоединен к другому. Осматриваюсь. Похоже на вокзал маленького городка. Перрон освещён тусклыми фонарями. Вдоль, как и положено, выстроились в ряд видавшие виды скамейки. Видавшие столько задниц и глотающие столько слез.
Одна лавчонка занята группой молодых ребят. Парень сидя играет на гитаре, рядом с ним рыжая девчонка. Она подпевает и, время от времени, затягивается сигаретой. Слева от неё — юноша, он наклонился и мучается с пробками на бутылках. Справившись с поставленной задачей, он делает пару жадных глотков, и передаёт приятелю, который стоит спиной к вагону. Приятель этот высок и атлетически сложен. У него взъерошенные черные волосы, он одет в темные брюки и джинсовку. На джинсовке заглавными буквами вышито «РОК»
Взгляд прикован к нему, он мне сильно кого-то напоминает; его фигура, жесты и одежда. Особенно куртка. Он повернут ко мне спиной, и я раздражаюсь, ведь мне никак не удаётся его опознать. Внезапный скрежет открывающихся дверей прерывает наблюдение. Наступает тишина и лампы в целом поезде замигали. Они мигают так, как на дискотеке начало девяностых: зеленым, красным, желтым. В общем, убогая палитра с тусклыми красками. Интересующий меня юноша реагирует и медленно поворачивается к источнику звука и света. Складывается впечатление, будто он под водой. Да уж, время в чертогах понятие весьма абстрактное. Вот теперь я вижу его профиль. «Ну, наконец-то, попался»: думаю я. Но, нет, не попался. Поезд вздумал поиздеваться надо мной, включив стробоскопы. 21 век бьет по глазам молниями. Можно подумать, что я звезда Каннского кинофестиваля, и фотографы превышают нормы профессионального приличия, делая 1000 снимков в секунду. Из-за этого светового шоу, мне становится дурно, меня тошнит. Вдобавок ко всему, ощущаю неуклюжее покачивание вагона. Вагон наклоняется влево, накреняется вправо. Мы трогаемся, лампы принимают стандартный вид освещения. Я уже вижу. Вижу, как за окном ребята стремглав кидаются к поезду, позабыв гитару и бутылки.