Эта тайна жила в маленькой, всегда запертой на ключ, комнате, куда входить имела право только бабушка, остальным домашним вход был строго воспрещён. Понятно, я не мог смириться с данным положением вещей. Шло время, я подрастал, и вместе со мной росло желание попасть в тайну, а со временем это желание превратилось в дело чести, в «идею фикс».
Для начала я тщательно обследовал окно, но, к моему глубокому сожалению, оно оказалось закрытым наглухо, а само помещение надёжно спрятано от посторонних глаз тяжелыми плотными шторами.
Потом пришла очередь чердака, но, кроме больших деревянных сундуков со старыми газетами и журналами, там тоже ничего интересного не было. Тогда я решил взять неприступную крепость осадой.
Набрав с чердака недавно найденных журналов, я устроился в коридоре, да так, чтобы одним глазом видеть заветную дверь. Время от времени я покидал свой пост, делая вид, что у меня есть другие, более важные занятия – гулял с друзьями, играл с ними в футбол, ходил в кино, но каждый раз я возвращался обратно на свой насест, переживая, не пропустил ли самого главного.
И вот однажды, когда я целиком и полностью отчаялся увидеть человека, чьё присутствие в доме так тщательно охранялось, дверь открылась, и из комнаты донеслось:
– Заходи, Богдан, нечего под дверью ошиваться. Познакомься с Настей, дорогой.
Три шага, разделяющие меня и тайну, дались мне нелегко – меня бросало то в жар, то в холод, а сердце отчаянно вырывалось из груди, не давая дышать. Еле справившись с эмоциями, я переступил порог. Не знаю, что я ожидал увидеть – сказочного рыцаря, златовласую красавицу или сокровища Али-Бабы, но явно не то, что увидел – то, к чему я так безумно стремился, ради чего безвозвратно потратил массу драгоценного времени, на деле оказалось обычной, с изъеденным оспой лицом, закутанной в тёплый платок старой женщиной. Ничего худшего я не мог себе представить…
Богдан прервал свой рассказ, вспоминая детскую горечь от рассыпанных в пыль иллюзий. Даже сейчас, спустя несколько десятков лет, он помнил своё глубокое разочарование, граничащее с шоком.
Это был крах! Это был конец света! Он не знал, что делать. Не знал, как рассказать друзьям, что в доме бабушки живет ещё одна бабушка, к тому же, не самая здоровая… И все! Больше ничего! Никакой тайны на самом деле нет.
А ещё он боялся, что ребята засмеют его, затюкают. В тот день он потерял не только свою мечту, но и веру в чудо. Друзьям решил о случившемся не говорить, будто бы ничего и не произошло, все по-старому – комната закрыта, а ключ у бабули. И лишь спустя несколько лет он узнал, кто такая эта женщина, годами не выходившая из дома.
Однажды им позвонила взволнованная бабушка. Выслушав её, мама оделась в костюм, тот, что в нем в церковь ходила, и уехала, приказав Богдану запереть дверь и учить уроки. Не было мамы весь день, а вечером, после возвращения домой, она усадила его напротив себя и рассказала о Настасье.
– Богдан, ты должен знать, что во время войны в нашем городе жили разные люди – добрые и не очень. Вторые, недобрые, не понимая, какой грех творят, забирали из дому людей и убивали их. Однажды они пришли и за семьей Насти. Вместе с другими такими же несчастными семьями их отвели в лес и там расстреляли…
– Как в кино, мама? Совсем расстреляли? – не выдержал Богдан.
– Как в кино, сынок, совсем, – согласилась мама. – Только маленькую Настеньку её мама закрыла своим телом, и девочка не пострадала. Через три дня её, чуть живую, нашли люди, приехавшие, чтобы похоронить страдальцев. Они отдали дитя нашей бабушке. Настя долго болела, но Пресвятая Богородица помогла ей, правда, с тех пор девочка боялась людей. Она прожила долгую жизнь, если, конечно, это можно назвать жизнью – пережитое не давало ей покоя: она кричала по ночам, могла неделями не говорить и не любила выходить из дому. Сегодня Настасья умерла, царствие ей небесное. Отмучилась, несчастная… Не дай, Господи, никому такой доли…
Мама перекрестилась на икону Божьей Матери, а на следующий день дала Богдану в школу конфеты – на помин души Анастасии. Уже старшим он узнал, что Настя и её семья были евреями, а его бабушка, полячка по-национальности, ухаживая за девочкой во время войны, когда преследовались и первые, и вторые, рисковала накликать беду не только на себя, но и на своих родных. Больше эту тему они с мамой не обсуждали.
Татьяна Ильинична слушала, не перебивая, изредка кивая головой, а Богдан внезапно подумал, что герой его рассказа – вовсе не он, а человек, шагающий рядом, и он не о себе рассказывал, а об этом чужом человеке, которого знает намного лучше, чем себя.