А еще и внедорожник был не совсем на ходу.
Ну, кое-что из еды можно было запросто купить в сельмаге, за горючим для «Тойоты» сходить на бензозаправку с двумя канистрами, только муж уперся, что называется, рогом:
— Антонида, я только-только к вселенским ритмам подключился. Успею еще машину как следует заправить, а за хлебом и прочими съедобностями и сама попозже прогуляешься.
— У тебя же ни красок, ни на чем рисовать не осталось. А на чистом вдохновении далеко не уедешь, писака.
Как можно было понять, гламурная супруга не любила деревенского имени, что досталось ей прямиком от предков — то есть от папы с мамой. Антошкой соглашалась именовать себя только в шутку, а на самом деле была Антони или даже Ани. С ударением на последнем слоге. Как многие чуточку вздорные женщины, была она чернявой, худой и верткой, и загар к ее коже почти не прилипал — только с помощью специального крема на ореховом масле.
— Вот и неправда, — мягко возразил ей Сергей. — Смотри, чего я в прабабкиных закромах нашел. Там таких штук еще много.
И он поднял над головой, как флаг, не очень большой кусок белой холстины, какие обыкновенно шли на утирки.
— Груба, — сморщила носик Ани. — Дерюга, а не холст под масло.
Деля художникову постель надвое примерно с год, она считала себя крутым специалистом во всем, что касается живописного мастерства.
— Вовсе нет. И вовсе не дерюга. Эксклюзивное ручное ткачество. Смотри — край неровный, как у настоящего старого ватмана, то есть бумаги ручной вычерпки. И сам матерьял такой плотный, что почти и не понадобится грунтовать. У меня ведь мало ее осталось, грунтовки. И достаточно гибкий, чтобы впитать льняное масло.
— Потому что сам изо льна? — спросила юная специалистка.
— Нет, это конопля, по-моему.
— Я думала, конопля — это для кайфа.
— Глупая. Самое лучшее волокно было для рогож и канатного дела. На крестьянскую одежду крапива шла.
— Правда? Как у Андерсена в «Лебедях»?
— Правда. Но тут перед нами нечто особенное. Это как же полотно отбелить ухитрились — и обмять тоже! Словно персидский ковер. Про такие старая бабка говорила — на полной луне разостланы, белыми ножками потоптаны да слезою горючей окроплёны.
— У тебя же подрамников больше нету.
— Зато пяльцы старинные нашлись. На подставке и в четырехугольной раме с винтами — то, что доктор прописал. Раньше-то все крестьянки себе приданое вышивали. Утиральники, запаски, срачицы, простыни, наволоки, занавески — сады наоконные, праздничные налавошники.
Исходя из обстоятельности и спокойного тона Сергеевых ответов можно заключить, что был он темно-русым и сероглазым, довольно крепкого, хотя вовсе не громоздкого сложения. Ничего ровным счетом от порывистой романтической и артистической натуры.
— Чего калякать-то намылился? — добродушно спросила Ани. Когда живешь с типом без царя в голове, поневоле терпению обучишься, подумала она про себя.
— Твой портрет.
— Ты же по пейзажам работаешь.
— Надо ведь когда-нибудь и отваги набраться.
Он усадил жену на табуретку, сноровисто натянул холст на «пялы» и взял в руки мягкий эскизный уголь в оправке.
— Я скоренько. Надо же — холстина, хоть без грунта, прямо сама под руку подстилается!
— Интересно, как я у тебя выхожу, — через небольшое время проговорила Ани.
— Да никак. Сама должна понимать. Отчего я тебя просил через плечо не заглядывать и мои зарисовки с неживой натурой не сличать?
— Колдовство.
— Ага. Оно самое.
Сергей замолчал, едва слышно мурлыча под нос какой-то странный мотив.
— Точно — колдуешь. Что за песенка?
— Ох, вертится с чего-то в голове. Быличка старая, прабабка мне вместо колыбельной напевала.
— Словами это оформить не пробовал?
— А хочется? Слушай.
И он завел негромкий то ли речитатив, то ли что еще:
И почти сразу замолчал.
— Ты чего?
— Сеанс временно окончен, — нарочито бодрым голосом отозвался Сергей. — Ты иди — ведь вроде как по магазинам хотела?
— Скажешь тоже — магазины! — фыркнула девушка. — Лавка одна заюзанная. И та на колесах.