Я был рад, что Асторе подрастает, превращаясь понемногу из любознательного малыша в не по годам развитого и крепкого мальчишку, и порой я забывал, что он младше меня. Разумеется, мы ссорились, и иногда дело доходило до драки, но я не мог долго сердиться на него и часто сам просил прощения, а после он великодушно прощал меня и тут же забывал обо всем. Кулаки у него были послабее моих, но недостаток силы он с лихвой восполнял проворством и прямо-таки кошачьей гибкостью.
Асторе не слишком любил заниматься математикой и правом, зато языки давались ему на удивление легко. Кроме того, он неплохо для своего возраста обращался со шпагой и кинжалами, и Микеле хвалил его успехи. Мне больше нравилась борьба, владение приемами которой я считал необходимой для настоящего мужчины, тактика и искусство ведения боя.
Как-то раз мы занимались фехтованием на открытой террасе. Июльская жара быстро измотала нас обоих, но Асторе держался стойко, не переставая наступать. Меня злила его неутомимая настойчивость и одобрительные возгласы Микеле, я же сам и без того совершенно выдохся; в конце концов, я вытер вспотевший лоб и, отсалютовав, бросил шпагу.
- Проклятье, Асторе, я взмок, как боевой конь. Сегодня чересчур жарко.
- А по-моему, кто-то очень не хочет признавать свое поражение, - фыркнул он, улыбаясь. Он тяжело дышал, золотистые локоны слиплись от пота. Тонкая мальчишеская рука, сжимавшая эфес, чуть заметно дрожала.
- Если ты сможешь отдышаться, твое гадкое сиятельство, я тебе покажу, кто из нас проиграл, - пообещал я, вложив в голос как можно больше строгости и презрения. - Я просто не хотел тебя покалечить.
- Попей водички, Оттавиано, - ухмыльнулся он. - Ты уже не боец.
Стянув через голову намокшую рубашку, он бросил ее вместе со шпагой Микеле.
- Вы можете идти, синьор Лоретти, на сегодня урок окончен.
Наставник удалился, и я уселся прямо на нагретые солнцем каменные плиты, прислонившись спиной к парапету, а Асторе, подойдя к стоявшей в тени колонны бадье с водой, зачерпнул полный кувшин и сделал несколько больших глотков.
- Холодная, - с наслаждением объявил он. - Хочешь попить, Оттавиано?
- Принесешь? - сощурился я, прикидывая, станет ли правитель Фаэнцы таскать воду своему незаконнорожденному брату, или гордость не позволит ему пасть так низко.
Асторе подошел и молча протянул мне тяжелый мокрый кувшин. Я стал жадно пить, поперхнулся, закашлялся и тут же выругался.
- Мой дорогой старенький Оттавиано, - издевательски пропел Асторе, положив руку мне на плечо. - Ты неуклюж настолько, что даже напиться самостоятельно не можешь? Должно быть, это довольно досадно. Придется мне самому тобой заняться.
Придерживая кувшин, он осторожно поил меня, как ребенка, и я сдерживал смех, чувствуя себя действительно беспомощным, но странное дело, мне не хотелось отталкивать его.
- Так лучше? - спросил он заботливо, заглядывая мне в глаза. Я посмотрел на его серьезное лицо, склонившееся ко мне, и ничего не ответил. Он чуть помедлил, затем положил ладони на мои плечи, погладил их и тут же сердито проговорил:
- Немедленно сними эту рубашку, ты же весь мокрый! Не хватало еще, чтобы ты заболел! - С этими словами он сам стащил с меня рубашку и провел рукой по моей груди. Я смутился, сам не понимая почему, и в самом деле почувствовал озноб. - Так и есть, весь сырой... Пойдем в комнаты, нам обоим не помешает вымыться и переодеться.
Он подобрал мою шпагу и зашагал вперед, не оборачиваясь, как до него только что ушел Микеле, унося его собственные рубашку и шпагу. Сравнение почему-то раздосадовало меня. Какое-то время я смотрел ему вслед, невольно заметив, как он вытянулся за последнее время. У него была легкая походка, выработанная тренировками небрежная грация движений и уже вполне угадывающаяся гордая осанка правителя. Мне на мгновение стало интересно, как выгляжу я сам. Глупые мысли - что я, в конце концов, девчонка, чтобы беспокоиться о своей внешности? - были тут же изгнаны из головы, и я поспешил следом за уходящим Асторе.
Вымывшись, переодевшись и приведя себя в порядок, мы вновь стали похожи на знатных юношей, а не на взмыленных шалопаев, какими ушли с террасы. После обеда Асторе отправился в синьорию и пригласил меня с собой, но я отказался: мне не слишком хотелось сидеть в пыльной жаркой зале, слушая разбирательства дел или пустую болтовню советников. Мне было почти шестнадцать лет, и я начинал чувствовать себя взрослым, чего не мог бы сказать о членах городского совета; для них по-прежнему государь был только один - тринадцатилетний Асторе, хрупкий и неразумный пока еще мальчуган, за которого они принимали все решения. Меня же в расчет никто не принимал, хотя я считал себя ровней своему брату. Асторе часто говорил, что хотя его мнение советники всегда выслушивают внимательно, по завершении дискуссии ему не раз приходится его менять, причем он каждый раз убежден, что делает правильный выбор. Другими словами, старики из совета давали ему почувствовать власть, но всегда сами решали за него, убеждая легковерного мальчика, что его авторитетное мнение рождается в его собственной голове в ходе обсуждения. Он уже сознавал это и, не оспаривая мудрость советников, сокрушался, что они до сих пор считают его ребенком. "Если бы они больше мне доверяли!" - говорил он. В совете Асторе держался уверенно, и его все любили, несмотря на юный возраст, за простоту и великодушие.
В тот вечер, вернувшись, он утащил меня в свою комнату и стал рассказывать о новостях.
- Только послушай, какие вести привез из Рима синьор Браччано. - Его глаза блестели в полумраке лихорадочным возбуждением. - В городе только и говорят, что об убийстве герцога Джованни Борджиа.
- Не может быть! - вырвалось у меня. - Он же второй человек в Италии, знаменосец Святой Церкви, и... все знают, что он сын папы!
- Ну так что же, по-твоему, он не может умереть? - скривился Асторе. - Мало ли найдется врагов у такого человека? Рассказывают, что его труп был выброшен в реку вместе с нечистотами, а папа чуть рассудка не лишился, когда его отыскали и принесли во дворец.
- Какой ужас. - Меня передернуло от отвращения. - Благородный человек недостоин такой смерти. Что теперь будет с армией Церкви?
- Надеюсь, она не подчинится французам, которые рвутся к нам через горы. - Он вздохнул и задумался. - Знаешь, мы должны укрепить город. Неспокойные нынче времена, и я не хочу, чтобы в Фаэнце хозяйничали враги.
Он встал, подошел ко мне сзади и обнял за плечи.
- Мне страшно, Оттавиано. - Его голос упал до шепота. - Не будь тебя, мне было бы еще страшнее. Пообещай, что будешь сидеть со мной в совете. Ближе тебя у меня нет никого, и ты достоин занять свое место по правую руку от меня. Сейчас оно часто пустует. Почему?
Я накрыл ладонями его руки.
- Успокойся, Асторе. Я никогда не оставлю тебя. Как ты мог подумать, что я пренебрегаю тобой?
- Черт побери. - Он вздохнул, отошел от меня и проговорил, глядя в сторону. - Я малодушный трус, и никогда не прощу себе, что так раскис в твоем присутствии.
- Асторе...
- Ладно, забудь.
Я встал и подошел к нему вплотную. Его синие чистые глаза глянули на меня снизу вверх - в них были печаль, надежда и суровая, недетская решимость. Он порывисто обнял меня, и я прижался щекой к его золотистым волосам - тонким и мягким, хранящим запахи трав и горячего июльского солнца.
- Я люблю тебя, Оттавиано.
- Я тоже тебя люблю, братишка.
Он судорожно вздохнул, не отпуская меня, словно боясь потерять. Не знаю, что на меня тогда нашло: склонившись, я поцеловал его в щеку, стараясь успокоить. Он отстранился и посмотрел на меня с легким недоумением.