Мои с Асторе отношения остались неизменными. Почти. Я стал осознавать, что он повзрослел, и внезапно его желание быть рядом со мной предстало в совершенно ином свете. Не скажу, чтобы я избегал его, скорее мне хотелось оградить его от того, что могло бы произойти. Мне вдруг открылась его юная хрупкая красота, которой я не замечал прежде, и каждый раз, оставаясь с ним наедине, я начинал с ужасом думать, что не смогу противостоять тем смутным чувствам, что рождались в моей душе. Послушный моему запрету, Асторе больше не пытался целовать меня в губы, но моя кровать не перестала быть для него притягательным местом. Я решил, что как только закончится вся суматоха с папскими угрозами, постараюсь отвезти его в Форли, чтобы познакомить с невестой. К несчастью, моему намерению не суждено было осуществиться.
С наступлением зимы мы стали чаще бывать в городе, а рождество, как обычно, отпраздновали на городской площади, забавляясь вместе с простыми жителями. Мы дурачились, как дети, прыгали через костры, таскали с жаровен мясо и каштаны, гонялись за девушками и танцевали чуть не до утра. Асторе, раскрасневшийся, с выбившимися из-под шапки золотыми локонами, исполнил несколько песенок собственного сочинения, чем вызвал всеобщее восхищение, хотя, на мой взгляд, песни были довольно глупые. Девушки вились вокруг него, как пчелы вокруг меда, но он только простодушно улыбался, а когда они пытались откровенно заигрывать с ним, застенчиво отводил глаза. Сам я тоже не был обделен вниманием дам, однако хорошо усвоил наставления Асторе и понимал, что он был прав, говоря, что простолюдинки мне не ровня. В конце концов, я снова напился, но на этот раз Асторе тоже от меня не отстал. Уже под утро, совсем ослабевшие и разморенные, мы поехали в замок, едва держась в седлах.
Асторе слабым голосом распорядился не тревожить нас до вечера, и заявил, что готов спать хоть до завтра. Я был с ним согласен; тяжело опираясь на мое плечо, он попросил меня помочь ему добраться до его спальни. С тупым смехом я заявил, что мне самому не помешала бы помощь. Асторе тоже стал смеяться, оступился и повис на мне, а я, подхватив его, как мог дотащил до спальни и опустил на кровать.
- Черт, Оттавиано, - пробормотал он, обнимая меня за шею, - я сроду так не напивался.
- Тогда с почином, - заявил я и, не удержав равновесие, рухнул прямо на него.
Он засмеялся. Я не спешил вставать: во-первых, потому, что был слишком пьян, чтобы держаться на ногах, а во-вторых, потому, что Асторе продолжал обнимать меня, и мне это нравилось.
- Ты тяжелый, - пожаловался он, завозившись подо мной. - Слезь с меня, а то я, чего доброго, задохнусь.
Я лег рядом с ним, и тогда он повернулся и сам навалился на мою грудь.
- Асторе, прекрати.
- Я устал и замерз, к тому же почти ничего не соображаю, а ты не хочешь проявить хоть каплю сострадания.
- Спи. - Я попытался столкнуть его с себя, но он вцепился в мои плечи и стал смеяться.
- Проклятье, тебе действительно совсем плохо. - Обняв, я все же уложил его рядом с собой.
Он присмирел, посмотрел на меня сонными глазами и улыбнулся.
- Поцелуй меня, Оттавиано, - попросил он шепотом.
Почему бы и нет, подумал я, склонился к нему и чмокнул в прохладную щеку. Он схватил меня за ворот рубашки, притянув к себе, и тогда я позволил себе больше, поцеловав его еще и еще раз. Мое пьяное тело почти ничего не ощущало, так что я подумал, что могу поцеловать его даже по-другому и не испытаю при этом никаких эмоций. Решив проверить, так ли это, я скользнул губами по его щеке и несмело проник языком к нему в рот. Что ж, это оказалось, пожалуй, неплохо, в особенности когда он откликнулся и сделал то же самое... но большего мне действительно не хотелось.
- Спи, - повторил я, оторвавшись от него.
- Не уходи, - чуть слышно выдохнул он, обжигая влажным дыханием мою щеку.
- Да куда ж я уйду в таком-то состоянии, - пробормотал я и закрыл глаза.
Придвинувшись ко мне, Асторе обнял меня и вскоре ровно засопел, а я лежал, рассеянно глядя на занимающийся за окном зимний рассвет, и мысли медленно кружились в моей голове, мешаясь в запутанном хороводе.
Мы проснулись под вечер, поужинали и, почитав немного в библиотеке, снова отправились спать, на этот раз - каждый к себе. Мы мало что помнили о празднике и о том, чем он закончился, но мне не хотелось бы оказаться опять в одной постели с Асторе - на этот раз, уже трезвый, я мог не сдержаться и натворить глупостей.
Весной армия папы под руководством Чезаре Борджиа выступила из Рима и двинулась на север. Весть об этом пришла именно тогда, когда в Фаэнце уже и думать забыли о прошлогоднем послании. Мы с Асторе часто посмеивались, когда речь заходила о папе, считая его старым злобным мизантропом, решившим попугать итальянских государей. Его угрозы казались нам пустыми и не стоящими особых переживаний. Но на этот раз шуткам пришел конец. Впервые мы поняли это, когда до Фаэнцы дошли слухи о разорении небольшого замка в окрестностях Урбино, чей хозяин и его маленький сын поплатились жизнью за неуплату ежегодного дохода в апостольскую казну. Говорили, что двор замка был буквально залит кровью, и сообщали множество других подробностей, от которых волосы вставали дыбом. Асторе не захотел верить, заявив, что только французы могут быть способны на такие зверства, да и вообще вся эта история в устах молвы обросла жуткими небылицами.
Тем не менее он стал чаще подниматься на башню замка и с тревогой смотреть вдаль, на восток, куда, по доходившим до нас сообщениям, устремилась армия Борджиа. Я ничего не мог поделать, потому что не меньше его опасался за судьбу Фаэнцы и к тому же знал больше моего брата: Браччано сказал мне, что в войске было не меньше десяти тысяч человек, в том числе и французские отряды, и человек, который вел его, не признавал поражений. Асторе не знал ничего этого. Советники старались оберегать его от лишних подробностей, а на меня с некоторых пор стали смотреть как на правую руку правителя. Наверное, меня воспринимали не только как брата, но и как личного телохранителя Асторе. Мы были почти неразлучны, но, разумеется, герцогом и государем оставался он.
Я любил его. Любил со всей преданностью и страстью навеки отданного ему сердца и готов был сделать все, чтобы уберечь его от нависшей над ним опасности. Мне не нужно было особенной близости, которой он неосознанно хотел от меня. Я так боялся, что поддамся искушению и однажды сделаю то, что разлучит нас, возможно, навеки. Иногда, глядя на его прекрасное, как у ангела, лицо, на золотые кудри, на гибкую стройную фигуру, я чувствовал, как мое сердце сжимается от нежности. Когда-нибудь все это будет принадлежать не мне, и я лишь надеялся, что та или тот, кому он отдаст свою красоту и невинность, окажется достоин этого божественного дара. Легкий оттенок двусмысленности в наших отношениях не бросался в глаза окружающим, но по вечерам, когда Асторе не мог заснуть, встревоженный или напуганный событиями дня, он приходил в мою кровать, и я дарил ему странные осторожные ласки, не слишком обычные между братьями. Я никогда не заходил далеко, хотя ему, по всей видимости, порой хотелось большего: объятия, быстрый поцелуй в щеку, прикосновение к волосам... Понимая, как это мучительно для нас обоих, я все же не решался уступить своим желаниям, и он засыпал в моих объятиях, а я потихоньку целовал его макушку или обнажившееся из-под ворота рубашки плечо, а потом сам доводил себя до конца, стискивая зубы, чтобы удержаться от последнего вскрика.