В 1885 году, спустя 160 лет после смерти, Селкерку, местной знаменитости, установили в Ларго бронзовый памятник. Только ли местной?
Про Селкерка еще при его жизни, помимо книги Роджерса и очерка Стила, выходили и другие сочинения, многие с интригующими подзаголовками: «подлинная история», «записано с его слов», «написано его собственной рукой». Не извольте, дескать, сомневаться, именно так всё и было. Для пущей наглядности, достоверности, «научности» один из авторов, Айзек Джеймс, в книге 1800 года «Промысл Божий» снабдил свое повествование картой острова, где жил Селкерк, двадцатью четырьмя гравюрами, а также не поленился в этом же сочинении собрать и описать истории других моряков, волею судеб оказавшихся на необитаемом острове и проживших там долгое время в полном одиночестве.
Все эти сочинения – пусть в них и немало выдуманного, пусть они существенно отличаются одно от другого, друг другу противоречат, – так или иначе основаны на фактах. И только одно, неоспоримо лучшее, – на вымысле, точнее сказать, на правдоподобном вымысле. В чем в чем, а в вымысле, выдающемся за правду, автор этого сочинения знал толк.
Глава I
«Кафедра проповедника – не для меня»
Только в одном Эттоне, деревне на сто домов, что находилась в пяти милях от Питерборо – в середине XVII века крупного текстильного центра в графстве Нортгемптон на востоке Англии, – проживало одиннадцать выходцев из Фландрии, непревзойденных мастеров ткацкого дела, протестантов, бежавших с континента еще в шекспировские времена по приглашению веротерпимой Елизаветы I. И все одиннадцать носили одну и ту же фамилию Фо – разве что записывали фламандцев в церковных книгах по-разному: Foe, Faux, Vaux, Fooe.
Выделялся среди них некий Даниель Фо. Таких, как он, называли у нас диким барином: нетерпимый, грубый, вечно пьяный, себе на уме, никому доброго слова не скажет. Бобинным кружевом, как его соотечественники-фламандцы, не промышлял – охотился и разводил охотничьих собак, которых смеха ради нарекал именами английских военачальников времен гражданской войны. С этими Горингами и Уоллерами Фо охотился на зайцев и лис, ходил, говорили, и на волков. К дому Даниеля Фо было не подступиться – собаки рьяно и преданно охраняли своего хозяина: чуть зазеваешься, вопьются в ногу, а то и в глотку.
Даниеля в Эттоне не любили – не за что было, – но побаивались и уважали: уж этот в обиду не даст ни себя, ни свою семью. Да, был строг, злопамятен, но и справедлив, в меру щедр, в завещании никого не обделил. Дал и на церковь, хотя наведывался в храм божий нечасто: был пресвитерианином, власти англиканских епископов предпочитал власть пресвитеров – выборных старейшин, а церкви – молельный дом. Потому, вероятно, и дал на церковь немного: всего-то десять шиллингов. И бедным – столько же. Не забыл, само собой, и собственных детей. Старшему – как и он, Даниелю, – досталось по завещанию восемьдесят фунтов, другим детям – дочери и еще двум сыновьям, Генри и Джеймсу, – по пятьдесят. А всё остальное – «любимой и преданной моей супруге и душеприказчице». И оговорил: деньги дети получат не раньше, чем им исполнится двадцать один год, а если не доживут, их долю надлежит поровну разделить между женой и другими детьми. Словом, всем сестрам по серьгам; сестер и братьев, правда, у старика не было.
Когда дикий барин наконец умер (наконец – потому как умирал он долго и тяжело), его младший сын был еще ребенком. Об эттонской жизни Джеймса Фо знаем мы немного, почти ничего. Крещен, согласно церковным книгам, в мае 1630 года, тринадцати-четырнадцатилетним подростком любил вместе со сверстниками играть в средневековом замке Вудкрофт в миле от Эттона, что было совсем не безопасно. Нет, бояться следовало не привидений, хотя они в полуразрушенном замке, конечно же, водились, а самых настоящих, из плоти и крови, солдат парламентской и королевской армии, в это время беспощадно истреблявших друг друга. Отрочество Джеймса Фо пришлось на годы кровопролитной борьбы за власть, которую с переменным успехом вели кавалеры, воевавшие на стороне Карла I, и «железнобокие» во главе с Оливером Кромвелем, сражавшиеся на стороне парламента. О чем читатель наверняка наслышан, юный же Джеймс Фо, хотя война шла у него на глазах, даже и не подозревал.
Про Джеймса мы «начинаем знать», только когда он, окончив школу (какую – неизвестно), отправлен был в Лондон и отдан в ученики мяснику, тоже, как и почти все лондонские торговцы, пресвитерианину Джону Левитту – сколь неожиданные и никому, в сущности, не нужные подробности порой сохраняются! А со временем, о чем имеется упоминание в приходской книге церкви Святого Джайлса в Крипплгейте, в лондонском Сити, и сам становится мясником и свечным торговцем, обзаводится домом на Фор-стрит, женой и детьми. В начале 1659 года – дочерью Мэри, а в конце этого же года (или весной следующего, биографы Дефо никак не договорятся) – сыном, как и дед, Даниелем. Сведений о других детях Джеймса Фо не сохранилось, но они, вероятней всего, имели место, семьи тогда были многодетные. Много лет спустя автор «Робинзона» в письме лорду Галифаксу упоминает своего брата, имени которого не называет, но разве можно Дефо верить: «брата» он мог выдумать точно так же, как выдумывал многое другое.