***
– Для дачи показаний приглашается свидетельница баронесса Амалия фон Рудольштадт!
Судья снова ударил молотком, и в зал вошла удивительно красивая и чрезвычайно нарядная девушка: с высокой прической, покрытой золотистой пудрой и удерживаемой целым каскадом украшенных драгоценными камнями шпилек и заколок, в утонченно красивом платье бледно-лилового шелка, с веером в руках. Она ослепительно улыбнулась залу, – в ответ на что раздались восторженные перешептывания, – и быстрой, словно летящей походкой прошествовала на место свидетеля.
– Скажите, уважаемая баронесса, – начал судья, когда гул голосов смолк. – Когда вы впервые увидели обвиняемого – на вчерашней очной ставке или до того?..
– Конечно же до! – горячо уверила его красавица. – Впервые я увидело его, когда мне было примерно два года. Ему на ту пору было тринадцать, он был серьезным парнем, и моя няня говорила мне: «Вот ваш кузен Альберт, пойдете к нему на ручки?» Право, не помню, что я ей ответила.
В зале раздался громкий смех, но Амалия подняла руку в кружевной перчатке, – и смех как отрезало.
– Во второй раз я увидела кузена, когда мне было лет семь, и мы с отцом снова приехали в Ризенбург, – продолжила молодая дама в полной тишине. – У меня на руках была кукла, и он спросил меня «Кто это у тебя?», а я ответила: «Моя дочь Мими!» Тогда он спросил, как это я ухитрилась стать матерью в столь юном возрасте***, и я на минуту подумала, что он малость не в себе, но потом он улыбнулся, – и я поняла, что это шутка…
В зале опять послышался смех.
«Этот идиот Андзолетто был прав в одном, – подумала Амалия. – Я действительно прирожденная актриса. Ну, по крайней мере, комическая».
– То есть вы считаете, что обвиняемый и покойный граф – одно и то же лицо?.. – начал адвокат, но судья прервал его:
– Не смейте на нее давить, пусть свидетельница скажет сама!
– Да, - уверенно сказала Амалия. – Вы заковали в кандалы моего уважаемого кузена, графа Альберта фон Рудольштадта, честного, хоть и довольно болезненного человека, законного владельца замка Ризенбург и прилежащих к нему земель.
Зал прямо-таки хором выдохнул.
– Но ведь на очной ставке вы отказались признать в обвиняемом родственника? – сверившись со своими бумагами, спросил судья.
– Я была тогда вне себя от волнения, – голос молодой дамы задрожал. – Но потом, в спокойной обстановке, я хорошенько подумала и поняла, что это он, мой несчастный потерянный брат. – Амалия вытащила кружевной платочек и промакнула глаза. – Как жаль, Альберт, что ты не мог явиться к нам не через десять лет, а хоть немного пораньше: у нас столько всего произошло… Но я так рада, что моя дорогая мадемуазель Порпорина, наконец-то решила взяться за ум, – надеюсь, ты с нею счастлив...
Амалия прекратила вытирать слезы и снова широко улыбнулась.
– То есть вы опровергаете свидетельство уважаемого доктора Сюпервиля?
– Ну, не то, чтобы опровергаю, – начала Амалия. – Но врач он, увы, не самый лучший. Дутая репутация. В нашу с ним давнюю встречу, когда я пребывала в тяжелом душевном расстройстве, он прописал мне шалфей и мелиссу, даже не удосужившись узнать, что у меня… эээ… дамские дни. А ведь эти травы снижают свертываемость крови!
Выговорив сию вульгарность с очаровательным румянцем смущения, баронесса бросила на врача взгляд из-под ресниц и улыбнулась еще ослепительнее. В зале снова раздались смешки и даже свист.
– Благодарю вас, уважаемая свидетельница, – судья прервал этот балаган, постучав молотком по конторке. – Довольно. Вы свободны.
– Спасибо вам за все, дорогая кузина, – красивый баритон обвиняемого прозвучал в третий раз с начала заседания. – Я всегда был уверен в вашем благородстве…
Голос его снова был заглушен ударами приклада по решетке.
– Ну, довольно – так довольно, - проворчала Амалия, уже выходя из зала суда. – Главное, чтобы вы довольными не остались.