Выйдя из здания, она сразу же махнула рукой, и неприметно одетый молодой человек, сидящий на красивом жеребце медно-рыжей масти и держащий в поводу вторую лошадь, тотчас же подъехал к ней.
– Вперед, Джеймс! – скомандовала баронесса, вскакивая в мужское седло. – Во весь опор до любой дальней почтовой станции, покуда выдержат кони! Пока они спохватятся, – мы будем уже далеко. Куда ты там предлагал, в Голландию?
***
– Перед тем, как удалиться на совещание, – промолвил судья, – мы должны выслушать показания сразу нескольких свидетелей – слуг из замка и крестьян из деревни, принадлежащей семье фон Рудольштадт. Все они знали графа Альберта, некоторые присутствовали при последних днях его земной жизни, а потому тоже могут быть полезны в опознании подсудимого. Введите крестьян!
В отличие от благородных свидетелей, их ввели в зал под конвоем – как арестантов или пленных, или как диких зверей. Их было четверо: двое мужчин и две женщины, при виде одной из которых подсудимый вздрогнул и, насколько позволяли закрепленные кандалы, подался вперед.
***
– Введите крестьян! – донеслось от дверей судебного зала.
– Давайте, холопы, ваш выход, – один из солдат весело осклабился и подтолкнул Мартина в плечо. – Ведем себя чинно, в зале не сморкаемся, не чешемся и на пол не плюем. Говорим внятно, – и чтоб без матюгов. Это всем ясно?
– Пойдем, Кветушка, – Эльжбета тяжело оперлась на мою руку. – Вот уж не думала, не гадала, что доведется еще разок молодого барина увидеть, а вот поди ж ты… Или это все же самозванец какой, а?.. Господи, нога-то как болит – будто сейчас отвалится…
Впереди маячили широкие спины Мартина и дядьки Войтеха.
Полутемный зал был озарен единственным сияющим лучом света, – это было первым, что я увидела, войдя в помещение. Второе… Свет был… смирён… словно связан или скован, – не шагнуть шагу, не взлететь под облака.
Мой господин сидел не просто на скамье – в клетке, как пойманный опасный зверь. Тесно – не выпрямиться; ножные и ручные кандалы пристегнуты к тяжелому креслу. В кандалах и было дело: они были не простыми, они укрощали не только тело – душу. В этих кандалах человек вроде моего барина не смог бы ни видеть вперед, ни забирать себе чужую боль, да что там, – сам Христос не смог бы творить свои чудеса в таких оковах.
Он поднял голову, и наши взгляды встретились. Слились, словно две реки в одну, и душа моя рванулась в эту прекрасную бескрайнюю бездну, наполненную светом звезд и тысячами невыразимых человеческими словами смыслов, и животворящим созидающим духом, что мог вдохнуть жизнь в песчинку и провести душу над пропастью, и прозреть прошлое и будущее, и донести это до душ людских словами, или образами, или звуками вещей скрипки… Только этот раз у бездны были края – стены, вырастающие из ниоткуда и теряющиеся в никуда, тускло-серые, как полосы свинца на его кандалах... Сила, что я могла бы передать ему не находила выхода; огонь, жажда, намерение… ярость! Я ударила в свинцовую стену, вложив в удар все, что могла, и по тусклому тяжелому металлу наручников пробежала невидимая со стороны трещина.
«Постой, не надо, – сказали мне его глаза. – Ты можешь погубить себя и меня, побереги силы, вершительница». Я громко выдохнула и наконец отвела взгляд от моего любимого узника.
Сколько прошло времени? Вряд ли больше нескольких минут, но ни мой взгляд, ни его не остались не замеченными. Смотрел судья, – нахмурившись, не глядя на говорившего Мартина. Смотрела Эльжбета – с жалостью и недоумением. Бросил взгляд один из сидевших в углу писарей, – он не понимал, что происходит, но явно чувствовал колдовство, разлитое в воздухе, как перед грозой. Смотрели все судейские… один из помощников явно что-то понимал. «Ведьма, – читалось в его брезгливом взгляде, очень похожем на взгляд моего давнего знакомого, вершителя со шрамом. – Ведьма, проклятый хаос, таких надо убивать».
– …Да, я служил в замке с самого детства, – продолжал меж тем Мартин. – Граф Альберт сам принял на службу нас с сестрой после того, как мы остались круглыми сиротами, а потому я его прекрасно помню. Кто сидит у вас в клетке, я не знаю: вроде и похож, а только наш молодой господин был не из таких, что возвращаются с того света. Схоронили его честь по чести: и в замке молились, и в сельском костеле, да и сам он был добрый человек, так что душа его должна быть в раю с Господом Иисусом, а не блуждать по земле неупокоенной.