Ужасной, унесшей десятки тысяч жизней, сделалась ситуация в неурожайные 1891-92 годы. Техническое оснащение и организация большей части сельского хозяйства находились все еще на уровне 1861 года, когда была проведена реформа и отменено крепостное право, но за прошедшие с тех пор 30 с небольшим лет занятая в сельском хозяйстве часть населения выросла с 60 миллионов до более чем 90 миллионов. Имея в виду потребность больших поместий в рабочей силе, правительство долго относилось отрицательно к заселению окраинных территорий, например, Сибири. Поскольку увеличение посевных площадей и развитие техники отставали от темпов роста населения, в последние десятилетия царская Россия испытывала постоянный сельскохозяйственный кризис.
Деревня беднела, а промышленность, несмотря на быстрый рост, была не в состоянии полностью обеспечить работой перенаселенные города. Но и жизнь тех, кому посчастливилось устроиться на заводы и шахты, омрачалась хорошо известными и из истории начального периода индустриализации западных стран проблемами — угрозой безработицы, низкими заработками, длинным рабочим днем, плохими жилищными условиями и т.п. Так что не было случайностью, что именно в этот период, накануне смены столетий в России начали формироваться те силы, которые стремились к свержению самодержавия и основывающейся на нем общественной системы. В движении трудящихся такие силы представляли, с одном стороны, марксистские социал-демократы, с другой — идеологические наследники народничества социалисты-революционеры (эсеры), окончательно оформившиеся в партию в 1902 году. Эсеры, продолжавшие применять в качестве средства политической борьбы террор, считали возможным прямой переход от российского крестьянского общества к социализму без предусмотренного Марксом капиталистического переходного периода.
Распространение неудовлетворенности положением дел в России не ограничивалось лишь рабочими и крестьянством. Несмотря на ослабление экономического положения, а частично именно поэтому, дворянство стремилось крепко удерживать важнейшие позиции как в гражданском, так и военном управлении, затрудняя и тормозя переход важных должностей в руки представителей поднимающегося среднего класса. В то же время возможности влияния дворянства, находившегося вне чиновничьего механизма, оставались ограниченными. Исключением в этом отношении были образовавшиеся в период реформ 1860-х годов местные самоуправления — земства, которые, несмотря на строгую ограниченность своих полномочий, все же являлись в условиях России вместе с городскими думами единственными органами управления, образованными путем выборов. Хотя в них, в местных пределах, было представлено в принципе «все» население, подлинная власть находилась в руках дворянства и зажиточного среднего сословия. Государственная бюрократия, ревниво относящаяся к сохранению принципов самодержавия, видела в земствах особо опасного соперника, скромные властные полномочия которого были еще урезаны в 1880-х и 1890-х годах. Давление реформизма и стремление участвовать в общем деле проявлялись также и в «высших» кругах общества. С другой стороны, при Александре III, прозванном «последним самодержцем России», у государственного строя, несмотря на всю его косность, имелась определенная последовательность. Личный авторитет царя в свою очередь скреплял представление о целенаправленной, брутальной силе, которая пока что не предоставляла практической возможности для осуществления надежд на перемены. Как долго могла выдержать плотина?
Восходя на престол, Николай II был 26-летним. Какими бы эпитетами ни обозначали личные качества молодого императора, — самыми обычными определениями были «слабоволие» и «душевная ограниченность», — развитие событий показало, что Николай не был той личностью, которая могла бы использовать самостоятельно, долговременно и последовательно суверенные права самодержца. Его подготовка к будущим обязанностям осталась весьма недостаточной, и грубый отец еще в 1893 году характеризовал министру финансов Витте наследника престола как «мальчишку, которому нельзя доверять серьезных государственных дел». Характерно, что Николай узнал о фундаментальном для российской политики двойственном союзе с Францией, лишь взойдя на престол. Свояк нового государя, Великий князь Александр (Сандро) Михайлович, женатый на сестре императора, писал в мемуарах, что Николай, услыхав о смерти почитаемого отца, ударился в слезы: «Сандро, что ж мне теперь делать? Что будет с Россией?.. Я не умею править. Не знаю даже, как разговаривать с министрами».