– Разумеется, если смотреть на вещи под определенным углом зрения…
– А кто может жаждать смерти Луиса, кроме завистника, человека, затаившего смертельную злобу за то, что Луис лишил его блестящей карьеры? Человека, ненавидящего Луиса, потому что он отнял женщину, которую тот якобы любил?
Я не сразу сообразил, что она имеет в виду, но, когда меня пронзила догадка, что Консепсьон обвиняет меня в подготовке смерти Луиса, я не знал, что возразить. Я был раздавлен. От горящего ненавистью взгляда у меня по спине пробежали мурашки.
– Ну признайся же!
Изумление мое сменилось гневом. Не достаточно ли я вытерпел от этой женщины, чтобы слушать еще подобные обвинения?!
– Значит, ты считаешь меня способным на такое преступление, Консепсьон?
– А почему бы и нет? Ты же позволил умереть Пакито, только потому что ревновал?
Таким образом, мы постоянно возвращались к ребенку, убитому в Линаресе. И мне вдруг пришло в голову, что, быть может, незаметно для окружающих Консепсьон после гибели своего приемного сына отчасти потеряла рассудок.
– Что я могу тебе ответить? Это настолько чудовищно…
– Чудовищно или нет, но предупреждаю: если с Луисом случится что-нибудь страшное, я тебя убью.
Консепсьон произнесла эту угрозу таким тоном, что у меня даже не возникло желания удержать ее и уладить это ужасное недоразумение.
Закрывшись у себя в комнате, я сел на кровать. Возможно ли, чтобы мы так плохо знали тех, кого больше всего любим? Во что превратилась наша любовь? Консепсьон меня ненавидит… ненавидит меня… Я повторял эти слова, как заупокойную молитву. Маленькая Консепсьон с берегов Гвадалквивира меня ненавидит… И все же, что бы она ни говорила, Консепсьон не сумеет запятнать наше прошлое. Сегодняшняя, какой она стала, не имеет ничего общего ни с девочкой, ради которой я изображал бесстрашного тореро, ни с подростком, рука об руку гулявшим со мной по улочкам Трианы, когда всех жителей квартала потрясала глубина и искренность нашей любви; Искренность, ты слышишь, Консепсьон?
Я решил, что пора спать, и уже стал снимать ботинки, но тут внезапно вспомнил слова Консепсьон насчет кампании, развязанной кем-то против Луиса. Да, верно, это перешло все границы и смахивает на ненависть. Почему? Пускай Луис сейчас в прекрасной форме, но, как бы он ни был хорош, все же не следует преувеличивать опасность конкуренции с его стороны для уже достаточно прочно утвердившейся репутации некоторых модных тореро. И что бы я ни говорил другим, сам я в это не верил. Но тогда откуда такая ярость? Нет, как ни крути, я не мог найти решения. И вдруг, когда я уже хотел погасить свет, устав от бесплодных раздумий, меня осенило. Мы все зациклились на Луисе, а что если на самом деле он лишь орудие? Может, правда, кто-то таким образом пытается свести счеты с Рибальтой? Ведь наверняка многие знают, что он рискует в этом деле всем своим состоянием… У делового человека всегда найдутся безжалостные враги. И я поклялся себе завтра же переговорить с доном Амадео.
Позавтракав в Барселоне, мы пустились в путь и уже в середине дня оказались во Франции, а к вечеру добрались и до Арля. Улицы запрудила шумная, веселая толпа. Я настаивал на том, чтобы Луис и его помощники как следует расслабились и весь день перед выступлением отдыхали. Мы должны были начать без напряжения, пока к Вальдересу не вернется железная выносливость, необходимая для того, чтобы выдержать тот бешеный ритм, в котором живут известные тореро во время сезона.
После ужина я попросил дона Амадео уделить мне несколько минут. Он удивился, но вышел из гостиницы вслед за мной, и там, прогуливаясь под платанами, я выложил свое мнение о тайных причинах кампании, развязанной против Вальдереса.
– Скажите честно, дон Амадео, есть ли среди ваших врагов кто-нибудь, достаточно богатый и могущественный, чтобы потратить кучу денег и разорить вас? Знаете ли вы человека, который бы ненавидел вас до такой степени?
– По правде говоря, дон Эстебан, я занимаюсь таким ремеслом, где в ход пускают любое оружие, и порой весьма сомнительное. Я не могу назвать кого-то, кто ненавидел бы меня с особым ожесточением, но не исключено, что подобный человек существует. Надо поразмыслить и провести расследование среди журналистов. Может, и выяснится, откуда текут к ним деньги. Оставьте эту заботу мне. Если вы угадали правильно, дон Эстебан, дело касается меня лично, а свои проблемы я люблю решать сам. Во всяком случае, можете не сомневаться — так просто им меня не свалить. Ваше дело — позаботиться, чтобы не поддался на провокацию дон Луис. Тогда мы точно выиграем партию.
Мы пожали друг другу руки и расстались. Рибальта, кажется, человек надеждый, подумал я, и на него можно положиться. Я успокоился.
Перед тем как лечь спать, я прошел мимо комнаты Консепсьон и Луиса — во время турне они не могли жить в разных помещениях, не вызывая скандальных толков. Увидев, что из-под двери пробивается полоска света, я постучал. На вопрос «Кто там?» я назвался и получил разрешение войти. Консепсьон, одетая в домашнее платье, заканчивала распаковывать чемоданы и осторожно расправляла парадное облачение мужа. Луис уже лег. Шутка, с которой он меня встретил, не оставляла сомнений насчет душевного состояния моего подопечного.
– Ага, мама-наседка пришла проверить, как ведет себя ее цыпленок?
Консепсьон сделала вид, будто не замечает меня, и от такого слишком явного презрения у меня больно сжалось сердце. Я присел на кровать Вальдереса.
– Ты не хуже меня знаешь, Луис, как на тебя ополчилась пресса.
– Ба! Не волнуйся… Притомятся — умолкнут.
Я заметил легкую неуверенность в его голосе. Похоже, Луис задет гораздо сильнее, чем хочет показать.
– Согласен. В подобных случаях истинный судья, в конце концов, только публика, и если ты выступишь так, как ты можешь, писаки быстро затихнут. Но я все же пораскинул мозгами, потом поговорил с доном Амадео, и мы пришли к единому мнению.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что, как бы там ни думали некоторые люди, эта кампания, очень может быть, направлена совсем не против тебя.
Я почувствовал, что Консепсьон, стоявшая у меня за спиной, замерла, оставив работу, и стала прислушиваться. Луис не мог скрыть крайнего удивления.
– Против кого же, в таком случае?
– Против дона Амадео.
И я вкратце изложил Луису, как пришел к таким выводам и что думает на сей счет Рибальта. По-видимому, у тореро камень с души свалился. Во всяком случае, я оставил его совершенно умиротворенным. Консепсьон проводила меня до порога и у самой двери незаметно шепнула:
– Хотела бы я, чтобы ты говорил искренне, Эстебан!
Я лишь пожал плечами и отправился спать.
Весь следующий день ушел на прогулки, знакомство с ареной, кое-какие визиты вежливости и, самое главное, на осмотр быков. Ими оказались подвижные, нервные, вооруженные внушительными рогами камаргийцы. По счастью, некрупные и откровенно воинственные — от таких можно не ждать подвоха. Лучших противников для дебюта и желать было нечего. Луис придерживался того же мнения и весь день пребывал в отличном настроении. Спать легли рано, после очень легкого ужина. Завтра наступал великий день, и мы должны были непременно победить.
В то воскресенье Луис и его товарищи обедали слегка поджаренным мясом. С едой следовало покончить до одиннадцати, чтобы пищеварение не мешало бою. Не стану скрывать: когда Консепсьон вышла и я приступил к одеванию Луиса, меня охватило сильное волнение. Однако оба мы чувствовали себя счастливыми и верили в удачу, тем более что совсем недавно, во время жеребьевки, мне здорово повезло — я вытянул для своего матадора имена двух быков, которых считал самыми лучшими.
Луис надел белье, а я помог ему облачиться в белую рубашку с плиссированным передом и натянуть шелковые панталоны — это является непростой задачей, поскольку такие штаны всегда шьются очень узкими и обтягивают фигуру, будто вторая кожа. Затем нужно было несколько раз обернуть вокруг талии широкий пояс, надеть розовые чулки, черные туфли, крошечный жилет и, наконец, куртку, густо затканную серебром. Когда я прикрепил к его волосам колету[28], Луис стоял уже в полном облачении и был невероятно красив. Теперь Консепсьон дозволялось взглянуть на мужа. На глазах у нее выступили слезы — в этот момент я не сомневался, что сейчас она снова видит перед собой прежнего Луиса. Неужто и в самом деле все на свете можно начать сначала?