— И узнал?
Даже во тьме видела улыбку, скользнувшую по аскетическому лицу. А потом учитель молча отступил в тень кустов — я услышала только лёгкий шелест листьев и поняла, что осталась в саду одна.
Глава 6
Темника "похоронили" по местному обычаю — одели в дорогие одежды, вывезли в специальное место, обложили подношениями и оставили на съедение стервятникам. Ни о нём, ни о его смерти не говорили, считая эту тему "нечистой". Нечистым считалось и его жилище — вдова нойона даже переселилась к одному из своих сыновей, не желая оставаться в нём. А потом всё пошло своим чередом, будто Бяслаг-нойона никогда и не было. Даже я, буквально жившая местью весь прошедший год и неотступно следовавшая за темником весь последний месяц, почти сразу забыла о его существовании. Вероятно, это бы не произошло так быстро, если бы не одно отвлекающее обстоятельство, прочно занявшее угол в моей комнате и постоянно требовавшее моего внимания: кречетёнок Хедвиг. Успокаивающий отвар Тунгалаг на мою питомицу практически не действовал, и старая нянька не советовала им злоупотреблять, чтобы не навредить неокрепшему птенцу. Вправленное крыло восстанавливалось, и Хедвиг начала рваться на свободу. Я была не против её отпустить, но Тунгалаг качала головой: пока крыло как следует не зажило, прокормить себя на воле, несмотря на кажущуюся самостоятельность, кречетёнок не сможет. Да и потом уверенности, что выживет, нет. Лучше оставить его и приручить. Я рьяно принялась за приручение... и вскоре поймала себя на желании придушить маленькую привереду. Бедный раненый птенчик оказался нахальным, склонным к агрессии созданием со склочным характером. Клобук она не переносила на дух — билась в истерике с удвоенной энергией всякий раз, когда ей его надевали. Сокольников не подпускала к себе и близко — начинала так истошно вопить и вырываться, что те, только глянув на неё, предлагали единственный способ дрессировки — пеленание и измор голодом, когда птицу заворачивают в пелёнку и носят под мышкой, не давая пищи, пока она не впадёт в полнейшую прострацию и ради еды будет готова на всё. Обозвав предложившего это сокольника живодёром, я обратилась к другому, потом к третьему, но в конечном итоге приручать кречетёнка помогли старик Юнгур и Шона. Правда, от последнего "девочка" шарахалась, как нечистый от ладана — наверное, пугалась его роста, а у Юнгура не всегда было время возиться с птичьей "принцессой на горошине". В результате, на этапе выноски и подготовки к полётам, во время которого птицу сажают на перчатку и всюду таскают с собой, чтобы привыкла, я осталась с "принцессой" один на один. Поначалу бродила с ней по территории дворца и сада, потом выехала в степь. Поездка привела капризного кречетёнка в восторг: она даже не клевалась. Относительно спокойно сидела на руке, расправив крылья, и на следующий день я решила забраться ещё дальше. И забралась, доскакав до самых гор. Шона собирался поехать со мной, но я его отговорила — зачем лишний раз стрессовать птенца?
Привязав Хуяга к дереву, начала подниматься по каменистой тропинке, увещевая кречетёнка вести себя прилично. Но Хедвиг хлопала крыльями, всем своим видом показывая, как хочет сорваться с перчатки, и я сдалась:
— Ладно, непоседа, полетай...
Конечно, далеко улететь она не могла: на лапки надеты кожаные путцы, крепившиеся к перчатке длинным шнуром. О том, стоит ли уже позволять ей подниматься в небо, мнения птичьих "наставников" разделились. Тунгалаг говорила, птенец ещё недостаточно приручен, чтобы отпускать её даже на длину шнура. Юнгур, наоборот, считал, что птице нужно небо и возможность тренировать силу крыльев, но делать это лучше в ставшей привычной для неё обстановке — например, в каганском саду. Я выслушала обе стороны и, как всегда, поступила по-своему, выпустив Хедвиг полетать в естественной среде обитания. Кстати, в этих горах часто охотился каганёнок со своей свитой. После моего выступления на "арене" мы с ним почти не общались. Точнее, не общалась я. Он пытался со мной заговорить — с небрежной насмешливостью, ставшей между нами нормой. Но я не вступала в словесные перепалки, как раньше. Просто почтительно кланялась, приложив руку к груди, и молча удалялась, чем, кажется, приводила его в смятение. Заметивший это "отчуждение" Шона только качал головой:
— Всё-таки ты вздорный, Марко! Он хочет помириться, неужели не видишь?
— "Помириться" можно, если раньше дружил, а между нами никогда не было и не будет дружбы.