Баум заметно сник, но слова мои прозвучали настолько категорично, что он понял: ни просьбой, ни уговорами он уже ничего не добьётся.
— Но вы ведь не запретите мне продавать лекарство, правда?
— Господин Баум, перечень лекарств, предлагаемых в аптеках, не является заботой Святого Официума, ежели для их изготовления не применяются нечестивые, чернокнижные методы, — ответил я. — Однако, как человек опытный, я настоятельно советовал бы вам воздержаться от реализации ваших смелых концепций. Ибо если вы накличете беду, дав людям призрачную надежду, то ратманы могут позже накликать беду на вас. А вы бы этого не хотели, верно?
Он усердно закивал.
— Я едва открыл аптеку, конечно же, я не хочу никаких неприятностей, — заверил он.
— Тогда забудьте о своих странных идеях с лихорадкой на губах. Продавайте обычные лекарства, продавайте свой чудесный сироп, смягчающий кашель, продавайте свою освежающую воду, которая так пришлась по вкусу клиентуре. — Я развёл руками. — Этого достаточно, чтобы вы жили хорошо, чтобы вам завидовали и вас уважали. Зачем вам проблемы?
Он тяжело вздохнул.
— Может, вы и правы, — сказал он. — Я последую вашим указаниям, хотя… — Он покачал головой. — Думаю, я мог бы спасти многие жизни благодаря моему лекарству.
— Спасение людей пока что оставим на волю Божью, — произнёс я. — А кроме того, вы и сами не знаете, помогли бы вы им или навредили. Настанут времена поспокойнее, тогда всё и устроите.
После этого мы ещё немного поболтали о вещах малосущественных, скорее о лёгких сплетнях, чем о тяжких проблемах, но Баум был определённо не в духе, ибо разговор со мной явно пошёл не по его замыслу. Тогда-то, в нашей трапезной, я и видел мастера аптекаря в предпоследний раз. В последний раз я увидел его днём позже, но виделись мы тогда уже очень недолго.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ЖЕРТВЫ И ПАЛАЧИ
Старый сторож лежал сразу за приоткрытой дверью с раскроенным горлом, его волосы утопали в крови, что растеклась вокруг головы обширной лужей. Мне не нужно было ни прикасаться к нему, ни разглядывать его ближе, чтобы понять — человек мертв. Люди, получившие такие раны, попросту не выживают, если они обычные смертные, а не демоны из адской бездны. Я был почти уверен, что нападавших в доме уже нет, ибо, как я уже упоминал, вошел через незапертую дверь. Понятно, что если бы они убили сторожа и прошли дальше, вглубь аптеки, то задвинули бы засов, дабы не подвергать себя риску нежданного визита — именно такого, какой я сейчас и нанес. Разве что они были идиотами. Знал я и то, что их ничто не спугнуло, и они не сбежали сразу после убийства старика, ибо на полу виднелись кровавые, хоть и нечеткие, отпечатки подошв, ведущие из сеней в комнату. А потому я предполагал, что убийцы уже сделали то, что должны были, и покинули дом, оставив за собой трупы… Ну да. Трупы или труп? Быть может, Бауму несказанно повезло, и его как раз не было дома, когда нападавшие ворвались в аптеку? Увы, я бы не дал за это и ломаного гроша.
Опытный убийца не оставляет раненую жертву, даже если та кажется бездыханной, и он нанес ей несколько ударов в туловище. Опытный убийца, чтобы убедиться, что работа сделана хорошо, перерезает человеку горло, как это и сделали с несчастным сторожем. В крайнем случае, если он очень зол и хочет дать волю своей ярости, он может разбить жертве голову тяжелым предметом. И для этого не требуется какого-то изощренного орудия убийства; я знал одного купца, который размозжил череп своему компаньону мраморным пресс-папье. Но перерезанное горло — способ все же более надежный, а главное, быстрый и не требующий особых навыков. Я знал одну девушку, которая перерезала горло своему спящему отцу. И хотя она была хрупкой и слабой, а он — могучим и сильным, она проделала это без особого труда. А удалось ей это по двум причинам: во-первых, она сделала это острым ножом, а во-вторых, в ней было очень много уверенности. Вопрос был в другом: имел ли я здесь и сейчас дело с профессионалами?
Я вошел в главное помещение аптеки — туда, где продавали лекарства, и где на стеллажах, уходящих под самый потолок, громоздились банки и баночки, коробки и коробочки, склянки и скляночки, бутыли и бутылочки. И тут я услышал стон, доносившийся сверху, со второго этажа. Он был не слишком громким, но достаточно отчетливым, чтобы я тотчас понял — это не обман слуха, а подлинный знак страдания. Я взбежал по лестнице и, идя на уже более различимый стон, открыл дверь в одну из комнаток. На полу, в луже крови, подперев голову о ножку шкафчика, лежал мастер Баум. Я присел рядом с ним на корточки и взял его за руку.