— Гвозди мне в раны, мастер Баум, ну и отделали же вас, — сказал я с сочувствием. — Ничего, пройдет немного времени, и выкарабкаетесь.
Аптекарь с трудом улыбнулся.
— Я, может, и не лекарь, но в медицине разбираюсь достаточно, чтобы знать — из этого я уже не выкарабкаюсь, — тихо возразил он слабым голосом.
— Выкарабкаетесь, выкарабкаетесь, — заверил я его со всей искренностью, на какую только был способен. — Главное — не падать духом.
Он положил свою ладонь на мою.
— У меня кровотечение в легкие и в желудок, — произнес он. — Времени у меня осталось немного.
— Позвольте, я проверю, — сказал я. — Слишком это серьезные дела, Йонатан, чтобы я полагался лишь на ваше суждение.
Он слабо улыбнулся.
— Я бы многое отдал за то, чтобы ошибаться, но, уверяю вас, я не ошибаюсь, — с грустью ответил он.
Я осторожно разрезал его одежду, чтобы осмотреть рану и попытаться остановить кровотечение, но когда я внимательно рассмотрел повреждения, то понял, что, по моим лучшим знаниям, Баум, к сожалению, поставил и верный диагноз, и верный прогноз на будущее.
— Кто это с вами сделал? Вы их видели? — спросил я. — Вы их опознали? — тут же поправился я.
Он покачал головой.
— У них на головах были мешки с прорезями для глаз, — прошептал он. — Их было трое.
«Значит, они не собирались его убивать», — подумал я. Они полагали, что аптекарь выживет, и не хотели, чтобы он когда-нибудь узнал их в лицо. Но, по-видимому, дело вышло из-под контроля. Всякий, кто часто сталкивается с насилием, прекрасно знает, что многие убийства не спланированы, а являются лишь результатом вспыльчивости или неосторожности.
— Я ранил одного в руку, — сказал Баум и, не двигая головой, поискал что-то взглядом на полу.
Под его предплечьем я увидел кинжал, почти полностью скрытый пышным рукавом камзола. Я осторожно извлек оружие. Длинное лезвие, сужающееся к острию, словно лист акации, было испачкано кровью. Так может, в этом и крылась причина смертельной раны аптекаря? Может, удар, нанесенный этим самым кинжалом, так разъярил нападавшего, что тот ударил вслепую, нанеся смертельную рану, которую наносить вовсе не хотел и не собирался?
— Мастер Маддердин, все мои записи, рукописи, описания экспериментов… — Он прикрыл глаза, ибо произнесение даже нескольких слов сильно его утомляло. — Отдайте их, умоляю вас, моему брату, Корнелиусу. Это самое важное, что есть в моей жизни. Годы моей работы…
Я не стал уверять его, что он сам все передаст брату, потому что мы оба знали — он уже ничего никому не отдаст и никаких визитов не дождется.
— Где вы спрятали эти записи?
— В потайном ящике в письменном столе, здесь, на втором этаже. — Он слабо улыбнулся. — Вы ведь инквизитор, вы найдете.
Это правда, инквизиторов обучали находить всевозможные тайники, ибо мы были любопытны к миру и людям, а более всего нас интересовало то, что ближние наши старались скрыть. Так что я не сомневался, что справлюсь с поиском тайника Баума.
— И никого не впускайте в лабораторию в подвале. — Он прикрыл глаза. — Это опасно. Пусть брат войдет туда первым. Он будет знать, что к чему.
Что ж, лаборатории аптекарей или алхимиков (а случалось, что одно шло рука об руку с другим) часто могли стать смертельной ловушкой для непрошеных гостей, особенно для тех, кто не знал, что скрывается в скляночках, ретортах и бутылочках, да к тому же был настолько глуп, чтобы смешать незнакомые ингредиенты или, не дай Бог, попробовать их.
— Мы опечатаем ваш дом, — пообещал я. — Ваш брат застанет все в наилучшем порядке.
Он сжал мою руку, но слабым было теперь это рукопожатие.
— Мы ведь собирались еще не раз повеселиться вместе в борделе, — сказал он с грустью. — Жаль, что из этого уже ничего не выйдет…
Он мучительно кашлянул, и изо рта его более обильной струйкой потекла кровь.
— Эх, не жалейте, — легкомысленно бросил я. — Подумайте лучше, что уже сегодня будете сидеть за одним столом с самим Господом Всемогущим, и слава Его снизойдет на вас и осветит вам вечность. Замолвите, если будет на то ваша милость, доброе слово нашему Господу и обо мне.
— Не знаю, был ли я хорошим человеком, — слабо вымолвил он, и в глазах его показались слезы.
— А вы искренне раскаиваетесь в совершенных грехах? — спросил я.
— Раскаиваюсь, — ответил он, уже плача. — Очень раскаиваюсь.
Я положил ему руку на лоб.
— Тогда я, властью, данной мне нашей святой Церковью, дарую тебе прощение, — торжественно произнес я. — И уверяю, что на самый справедливый Суд Господень ты отправишься в мире.