ГЛАВА ШЕСТАЯ
ЧЛЕНЫ ГОРОДСКОГО СОВЕТА
Отношения между городскими советами и отрядами Инквизиции бывают разными, в зависимости от того, о каком городе мы говорим. Иногда эти отношения бывают прямо-таки сердечными, порой отмечены равнодушной осторожностью, а случаются и враждебные, полные интриг и известные доносами, которые одни шлют на других. Разумеется, чем значительнее был город, тем богаче и влиятельнее жили в нем горожане. А если они были богаты и влиятельны, то имели и связи среди сильных мира сего. Однако стоит помнить об одном: в момент серьезного обвинения в ереси, колдовстве или демонических происках богатство и влияние переставали иметь значение. Ибо сколько мы знали случаев великих и богатых горожан, и даже бургомистров, которые за пособничество врагам нашей святой веры шипели в пламени на потеху городской черни и к серьезной радости инквизиторских сердец.
Наш город был скорее спокойным, жизнь в нем текла лениво, а допросы и костры, так уж сложилось, в основном касались городского плебса, а не патрициев. Что свидетельствовало о том, что, по-видимому, сердца бедняков были сильнее отмечены печатью Сатаны, нежели сердца городских нотаблей. Такое положение дел всех устраивало, а городские власти поддерживали инквизиторов разными способами, позволяя нам таким образом вести более комфортную жизнь, которая была бы, вероятно, невозможна на не слишком щедрое инквизиторское жалованье.
Когда меня попросили посетить бургомистра, я не был особенно доволен, так как, как я уже ранее признался представителю тонгов, исполнение обязанностей, даже на время, самого старшего по званию инквизитора мне совсем-совсем не нравилось. Но от такого приглашения не следовало отказываться, особенно после тревожных сообщений от тонгов, предрекавших, что Вейльбург не только будет переживать трудности, связанные с бушующей на улицах болезнью, но, скорее всего, станет местом битвы за деньги и влияние. Известно также было, даже такому профану в торговых делах, как я, что введенная епископом блокада мощно ударит по доходам и интересам многих наших сограждан. Я понимал поэтому, что горожане на это трудное время хотят собрать под своими знаменами как можно больше союзников, а по крайней мере, обеспечить себе нейтралитет важных особ. Кажется, совершенно не по моей вине (и к моему неудовольствию) за такую именно особу меня и сочли. Объявленная блокада и бушующая кашлюха, все более безжалостно собиравшая жатву страха и смерти, определенно не делали жизнь членов совета веселее. В конце концов, именно они отвечали за благосостояние города и его жителей, а теперь это благосостояние оказалось под серьезной угрозой.
Я никогда раньше не посещал ратушу. И зачем бы смиренному слуге Божьему, такому как я, посещать резиденцию городских членов совета, людей богатых и влиятельных? Конечно, само здание я видел каждый день, ведь оно было главным и самым значительным строением на рыночной площади. Оно стояло гордо, вознося высоко в небо центральную башню, а сейчас как раз велись работы над крылом, пристраиваемым к центральному помещению. В связи с этим на рыночной площади, помимо обычного и привычного за многие годы оживления, царил беспорядок, дополнительно связанный со строительством, суетой рабочих, возведенными временными ограждениями и транспортировкой материалов. Было шумно, над площадью висели как тучи пыли, так и связки выкрикиваемых ругательств и проклятий. Ну и, как это бывает в такой толпе, были видны те, кто из хаоса извлекал пользу для себя и вред для ближних. Я сам, идя в ратушу, заметил трех воришек, шаривших по карманам прохожих или срезавших у них кошельки, и был уверен, что если бы присмотрелся внимательнее и прогулялся по всей рыночной площади, то нашел бы и больше подобных негодяев. Конечно, я не собирался делать ничего подобного, потому что забота о порядке в городе и борьба с преступниками не были задачей для инквизиторов. У нас было достаточно своих дел, чтобы не отнимать работу у городской стражи. Воров, впрочем, на мой взгляд, наказывали со слишком большой мягкостью, потому что их обычно приговаривали к порке или изгнанию из города, и лишь в крайнем случае и при постоянном нарушении закона отправляли на работы в шахты, на осушение болот или вырубку лесов. Между тем я всегда считал, что клеймение лица или отрубание рук было бы наказанием гораздо более подходящим для негодяев, живущих негодяйством, тем более что порядочным людям это позволило бы такого отмеченного человека избегать, а тем самым обеспечивало бы им большую безопасность. Ну да власти мало какого города решались на столь суровые меры. Огромная жаль, потому что подобный обычай, введенный и поддерживаемый на протяжении многих лет, кто знает, не изменил бы ли навсегда сердца и умы людей. В конце концов, мы были таким уж видом творения, что страх перед неизбежным наказанием сильнее всего строил общественную мораль, а по крайней мере, видимость этой морали. Но ведь то, воздержался ли злодей от совершения зла из-за внезапного и чудесного изменения сердца или же просто из обычного страха перед наказанием, признайте, милые мои, для его жертв имело ничтожное значение. Ибо важно то, чтобы меньше случалось краж, грабежей, насилий или убийств, а какие средства приведут к такой благородной цели, — это уже дело второстепенное. И даже если бы это были средства самые жестокие, разве нам жалеть преступников? Поэтому говорю вам, милые мои, что цивилизация, которая будет больше заботиться о доле злодеев, чем о судьбе их жертв, будет цивилизацией не только падшей, но и этого падения полностью заслуживающей…