Бургомистр Гонорий Виттбах был мужчиной статным, плечистым, с гладко выбритым, широким лицом и мощным, налитым кровью носом, который, как мне донесли, был не свидетельством злоупотребления спиртным, а постоянного насморка, мучившего отца города. В связи с этим недугом его даже называли «Ротцназе Виттбах» (Сопливый нос Виттбах), но, разумеется, только тогда, когда он не мог этого слышать. Кабинет, в котором он заседал, ослепил меня не столько роскошью (хотя стоявший у окна буфет стоил, вероятно, гораздо больше годового жалованья инквизитора), сколько прежде всего серьезностью интерьера, созданной тяжелой, резной дубовой мебелью, толстыми портьерами из камки, протканной золотыми нитями, и потолком, отделанным темными кессонами. Дополнительное величие этому интерьеру придавала стена напротив входа, на которой, картина к картине, ровно расположенные, висели портреты предыдущих отцов города. Портрет самого Виттбаха, позировавшего в почти королевской позе, висел, в свою очередь, за его спиной, за креслом со спинкой, вырезанной в виде драконов с раскрытыми пастями.
— Да будет прославлен Иисус Христос, — сказал я, входя.
— Во веки веков, аминь, — с благоговением ответил бургомистр и учтивым жестом указал мне на обитый стул. — Садитесь, прошу вас, мастер инквизитор. Весьма вам благодарен и обязан за то, что вы приняли мое приглашение.
— Я польщен, что вашим желанием было поговорить со мной, — ответил я с равной учтивостью.
— Познакомьтесь, мастер, с членами совета Рудольфом Баутмайером и Арнольдом Цоллем, — сказал он. — Надеюсь, их присутствие вам не помешает.
— Я польщен, — повторил я, склонив голову. — А с мастером Цоллем я имел удовольствие уже познакомиться.
Член совета Цолль широко улыбнулся. Скорее всего, и он помнил нашу встречу, когда мы оба, пьяные в стельку, подрались из-за какой-то красивой девицы в борделе. Цолль был главой цеха мясников, а кроме того, известным силачом, между тем оказалось, что в схватке с вашим смиренным слугой ему пришлось совсем нелегко. Во всяком случае, мы катались по комнатам, яростно колотя друг друга к огромной радости всех потаскушек, которые громко нам аплодировали и поддерживали криками. И с полной скромностью, но ради истины, признаюсь вам, милые мои, что большинство из них держали кулаки за вашего покорного и смиренного слугу. Наконец в здание ворвались стражники, и тогда мы с Цоллем забыли о взаимных обидах, объединили силы и избили этих парней до полусмерти, несмотря на то что у них были окованные железом дубинки. Из борделя мы вышли на своих ногах, довольные и полные дружеских чувств друг к другу. С тех пор Цолль всегда в понедельник присылал мне такие внушительные куски свежайшей, отборнейшей говяжьей вырезки, что потом наша хозяйка готовила обед, достаточный, чтобы накормить шестерых инквизиторов.
Виттбах высморкался в большой бархатный платок с золотой монограммой и кивнул.
— А да, я слышал о вашем знакомстве, — признал он без иронии и без улыбки. — И хорошо, что вы знакомы.
Я был уверен, что присутствие Цолля вовсе не случайно. Конечно, он был чрезвычайно состоятельным горожанином и влиятельным членом совета, но в данном случае речь шла и о том, что у нас было хорошее мнение друг о друге. А такие люди всегда легче приходят к соглашению.
— Тяжелые времена настали для нашего города, — констатировал бургомистр. — А еще тяжелее, Боже упаси, настанут, если дольше будет продолжаться эта безбожная и бессмысленная блокада.