Я кивнул.
— Весьма остроумно, — заключил я. — Что же тогда существует?
— Я, — с гордостью ответил он, выпятив хилую грудь. — Существую я и мое, о да, сколь богатое воображение, которое сотворило этот мир — то ли для забавы, то ли для науки, то ли по какой-то случайности… — Он на миг задумался. — Или из извращенной злобы, — добавил он.
Ну надо же, передо мной был самый настоящий философ! Такова была и вся наша Империя, где мыслителя можно было встретить прозябающим на улице и питающимся отбросами, в то время как тупоголовые ослы нежились во дворцах. Впрочем, так было всегда, и я не думал, что мир изменится через сто или даже пятьсот лет. Я даже опасался, что в будущем тупоголовым ослам будет житься еще вольготнее, чем сегодня.
— Что ж, в ваших размышлениях я вижу отголоски учения софиста Горгия, — заметил я.
Он посмотрел на меня с подозрением, словно я сказал нечто, способное причинить ему вред или обиду.
— Кого-кого? — встревоженно спросил он.
— Горгия, — повторил я. — Был такой греческий философ. Жил тысячи две лет назад, а то и раньше.
— А раз умер, то земля ему пухом, — милостиво позволил Клаус. — Но вы ведь ничего не скажете, правда? А то я всю эту концепцию сам придумал, вовсе не слушая того грека, о котором вы говорите. Да и был он, поди, язычник, а не добрый христианин, как я…
— Боюсь, во времена, когда он жил, у него не было ни малейшего шанса стать христианином, — ответил я. — По той причине, что Господь наш тогда еще не соизволил родиться.
— Хм-м, да, — кивнул он. — Можно сказать, в какой-то мере этот Горгий оправдан в своем язычестве. Но вы ведь ничего не скажете, правда? — Он снова бросил на меня проницательный взгляд.
— Увы, для людей, знакомых с античной философией, тезисы Горгия, хоть и очевидно ошибочные и изворотливые, не являются чем-то удивительным, — промолвил я. — Так что вам будет трудно отстоять свое авторство.
Он погрустнел, но тут же его грязное лицо просияло в улыбке.
— «Для людей, знакомых с античной философией», — так вы сказали, верно?
— Именно так я и сказал.
— А кто из этих оборванцев знает античную философию? — Он пренебрежительно махнул рукой.
— Я бы все же советовал вам проявлять умеренность и сдержанность в провозглашении столь радикальных тезисов, — серьезно порекомендовал я.
Он съежился.
— Но я бы никогда ни в чем не посмел перечить нашей святой вере, господин инквизитор, — пролепетал он.
— Вы меня не так поняли, — я поднял руку успокаивающим жестом. — У инквизиции есть дела поважнее, чем беспокоиться о вашем представлении о мире, или, скорее, об иллюзии, за которую вы этот мир принимаете. Однако я, как ваш друг, опасаюсь, что вы можете встретить людей, которые весьма убедительно, хоть и неприятно для вас, захотят доказать вам, что они очень даже существуют, и что их действия могут иметь большое влияние как на материю неодушевленную, так и, что в вашем случае может быть особенно неприятно, на материю одушевленную.
Он мгновение переваривал мои слова и, наконец, глубоко вздохнул.
— Вы просто хотите сказать, что мир еще не готов, — грустно и серьезно произнес он. — Может и так, может и так…
Затем он окинул меня испытующим, оценивающим взглядом, медленно смерив с ног до головы. Он кивнул сам себе, словно этот осмотр подтвердил его прежние подозрения.
— Должен признать, я вас неплохо себе выдумал, — с важностью и удовлетворением заявил он.
Услышав эти слова, я доброжелательно улыбнулся и покинул его, тем более что близился конец мессы, а значит, и время, когда народ повалит из церквей — время, требующее от всякого нищего более усердной, чем обычно, работы. Я не хотел мешать Клаусу, тем более что и сам спешил: в Святом Официуме у меня была назначена встреча. Мне предстояло беседовать с графом Арнульфом фон Бергом, который изъявил желание меня видеть. А поскольку принадлежал он к великому роду, то, хоть и нельзя было сказать, что «его желание для меня закон» (ибо никто, кроме начальства, не может приказывать инквизиторам), мне все же было любопытно, чего он от меня захочет и каковы причины этого внезапного стремления познакомиться с чиновником Инквизиции.
Когда я вошел в здание Святого Официума, мне сообщили, что граф ждет уже несколько минут, и я подумал, что это весьма неплохо — пусть немного поупражняется в терпении. В конце концов, просителем был он, это он хотел видеть меня, а не я его, так что я счел, что будет правильным, если с самого начала иерархия в наших взаимоотношениях будет раз и навсегда установлена.