— Чё бабе Вере скажешь, почему уезжаешь?
Блин, действительно! Я понятия не имел, что скажу бабуле. Неделю, как приехали, и вдруг срываемся. К тому же родителей дома не было: отдыхали на морях. Нужно было придумать какую-нибудь стопроцентную отмазку. Вот только в голову ничего не приходило — врать по-крупному никогда не умел.
— А ты своей что скажешь?
Я вопросительно посмотрел на Пашку. Он-то ещё раньше собрался уехать, должен был уже что-то придумать. Пашка замялся:
— Я не собирался ничего придумывать. У меня есть причина, её и скажу, от бабы Липы мне скрывать нечего.
— Может, поделишься… причиной? — с усмешкой спросил я, но внутри неприятно кольнуло.
— Тём, это только моё дело, и пока рано о чём-то говорить. Ещё нет ничего определённого.
— Слушай, что за тайны Мадридского двора? Ты что, совсем мне больше не доверяешь? Что задумал?
Я чуть не задохнулся от обиды и возмущения:
«Что это за секреты такие, о которых мне знать не положено, а бабе Липе сказать можно?»
Пашка сидел хмурый и по-прежнему чужой. Нет, я его вообще не узнавал.
Его что, правда, подменили? Моего куда-то забрали, а на его место подсунули вот это — чужое и непонятное, которое сидит сейчас передо мной и упорно отводит глаза.
— Паш, посмотри на меня!
Пашка нехотя взглянул и, вздохнув, опять отошёл к окну, взявшись рукой за створку.
— Тём, чё ты хочешь? Мы с тобой всё обсудили. Если бы не эти бумажки, я бы завтра уехал, а ты остался. Сейчас ничего не изменилось оттого, что ты тоже поедешь. Можешь увезти всё это домой, а потом вернуться обратно. Теперь у меня свои дела, а у тебя — свои. Так проще обоим! — и ядовито добавил: — Вернёшься к приезду Лены.
Я был растерян и подавлен: что угодно, но такого точно не ожидал. Что я сделал, что? Почему мой единственный друг так со мной поступает? Его отчуждение было для меня ушатом холодной воды. Получается, если я не смогу стать тем, кем он хочет, чтобы я стал для него, то меня можно выбросить из жизни, как ненужный хлам и забыть? И то, что мы пережили вместе в Безвременье — тоже? Как бы там ни было — такого я не заслужил. Это было предательством. И этого я простить не мог.
— Хорошо! Раз не хочешь говорить, настаивать не стану. Тем более, как ты сказал, это не моё дело. Десять пачек — твои. Спрячешь где-нибудь дома, найдёшь, куда убрать. Но одного с таким грузом я тебя отпустить не могу — провожу до города, да и свои увезу тоже. А дальше как знаешь, Паша. Я тебя услышал. Баба Липа утром возвращается?
Он кивнул, не поднимая головы.
— Отлично! Встретимся на остановке ко второму рейсу, в одиннадцать.
Я говорил, глядя перед собой, монотонно, как робот. Обида, захлестнув тугим жгутом, перехватила дыхание, но я не дал воли бушевавшим во мне чувствам, не сказал ни слова упрёка. Молча сложил половину пачек в пакет, скрутил и сунул за пазуху.
— Пока. Не опаздывай, — бросил через плечо и, не взглянув на Пашку, вышел.
Паша
Хлопок входной двери прозвучал как выстрел. Я вздрогнул. Вся моя выдержка вмиг испарилась. Подскочив к дивану, с яростью смахнул пачки на пол. Непрочные полоски бумаги порвались, и деньги веером разлетелись по комнате. Я обессиленно сел на диван и, схватившись обеими руками за ворот футболки, согнулся, раскачиваясь из стороны в сторону, зажимая рот костяшками пальцев.
Мне не хватало воздуха, глухие рыдания прорывались наружу, но слёз не было. Ничего больше не было. Весь мир потух. Была только одна невыносимая боль, заполнившая всего меня и окружающее пространство. Хотелось выть долго и протяжно, чтобы выплеснуть из себя эту жгучую боль, но я упорно закрывал плотно сжатые губы воротом, с силой зажатым в кулаках.
«Всё… всё… всё… всё… это — всё!» — крутилось в башке.
Я не представлял, как буду жить без Тимура. Вся моя сознательная жизнь была связана с ним. И вот я сам всё разрушил! Сам всё решил — за себя и за него.
«Зачем я это сделал? Из-за Ленки? Да какая теперь разница, сейчас это уже не важно. Он сказал, что не отпустит, а я его прогнал. И он ушёл!»
Не знаю, сколько времени так сидел, сжавшись в комок и ничего не видя перед собой, ничего не чувствуя, кроме давящей изнутри боли. В комнате уже давно начало темнеть. На смену боли пришло опустошение. От долгого сидения в одной позе затекло всё тело.
Я встал, пошатываясь, вышел и закрыл дверь на защёлку. Вернулся и, вывалил всё из рюкзака на диван, собрал с пола и спихал туда деньги. Запихивал как попало, сминая хрустящие бумажки. Так же, не глядя, побросал вещи в сумку. Сил больше ни на что не оставалось. Я умер. Внутри меня была пустота. Не было ни мыслей, ни желаний — ничего. Я лёг, укрывшись пледом, и сразу провалился, как в яму, в спасительный сон.
========== Глава 15. В Москву за песнями ==========
На одиннадцатичасовой народа было немного. Я стоял и лениво поглядывал по сторонам — Пашки ещё не было. Подъехал автобус и, развернувшись, остановился. Водитель скрылся в диспетчерской. Пассажиры суетливо толпились у закрытой двери, а я высматривал Пашку и уже начинал нервничать: вот-вот начнётся посадка, а его нет. Наконец вдалеке показалась худая фигурка с белеющими вихрами. Водитель уже сидел в кабине, нетерпеливо поглядывая на немногочисленный народ, суетливо занимающий свои места, укладывая рядом дорожные сумки.
Я попросил водилу немного подождать и рванул навстречу Пашке: он еле тащил двумя руками бьющую по ногам сумку со своими пожитками.
Молча забрал сумку, и, схватив крепко за руку, бегом рванул к автобусу. Пашка был бледнее обычного и какой-то невыспавшийся: еле за мной поспевал. Я, наверное, выглядел не лучше, так как тоже заснул под утро. Удивлённой по поводу моего внезапного отъезда бабуле наплёл что-то про отстающих одноклассников, которым обещал помочь подтянуться к началу школы.
Мы сели в конец салона, так и не обменявшись ни единым словом. Пашка, ни разу не взглянув на меня, сразу отвернулся к окну. У меня тоже не было особого желания разговаривать. Так мы и промолчали весь рейс.
До дома с автовокзала добрались быстро: подвёз Пашкин сосед на своём стареньком жигулёнке. Он бомбила, и как раз ожидал клиентов с прибывающих рейсов. Я помог Пашке донести сумку до квартиры, игнорируя сопротивление. На площадке стояли молча, не глядя друг на друга. Никто не решался уйти первым.
— В деревню вернёшься? — наконец заговорил Пашка, бросив на меня мимолётный взгляд.
— Нет! В городе останусь. Скоро родители приедут, смысл бегать туда-сюда? Ты с деньгами поосторожней, смотри, чтобы тётя Нина не нашла.
— Ладно, что-нибудь придумаю. Она ко мне в комнату нечасто заходит.
Поговорили, называется. Стояли друг напротив друга, как два придурка, боясь пересечься взглядами. Пашка повернулся к двери, доставая из рюкзака ключ, а я, постояв ещё с минуту и посмотрев на его сгорбленную под тяжестью сумки спину, начал спускаться по лестнице к выходу. На душе было хреново. Даже не знаю, на кого больше злился — на себя или на Пашку.
За все годы дружбы, а мы дружили ещё с детского сада, это была наша первая серьёзная размолвка. Ссорились-то мы часто из-за разной ерунды, но не больше, чем на пару дней. Потом даже и причин не помнили, да и не мирились вовсе. Просто, либо он ко мне приходил на следующий день, как ни в чём ни бывало, либо я к нему.
Сейчас было всё по-другому. Между нами стоял человек, которого я не мог просто так сбросить со счетов. Как это называется — любовный треугольник? Лично для меня это был пятый угол, в который я загнал себя сам. Лена была сначала девочкой, которая мне очень нравилась, и мы с ней дружили. Потом — моей девушкой, в которую я был влюблён. А сейчас, получается — моей женщиной. Ну, это так называется. Какая Ленка женщина?! Осталась всё той же смешливой, язвительной девчонкой, какой её я знал всегда. Но наша детская дружба переросла в серьёзные взрослые отношения, и я этим очень дорожил. И сейчас ждал с нетерпением, когда наконец её увижу. Вот только как мне теперь с ней себя вести после всего случившегося с Пашкой? Это был ещё тот вопрос!