А Пашка по всей моей жизни всегда был рядом. Он был моим единственным настоящим другом. Конечно, я не был слепым и лет с четырнадцати начал замечать, что он стал проявлять по отношению ко мне не совсем те чувства, которые можно назвать только дружбой, но я об этом слишком не заморачивался. Не видел, а может, не хотел видеть в этом что-то особенное. Бывало, когда мы бесились, валяя друг друга по траве, или дома дурачились на полу, он вдруг начинал краснеть и покрывался испариной. Я просто отпускал его и делал вид, что ничего не замечаю, переключался на что-то другое, давая ему время прийти в себя. Так было.
А с некоторых пор у меня рядом с ним начинало просто срывать крышу. Я никогда не причислял себя к «голубым», такого даже в мыслях не было. Я был «н о р м а л ь н ы м»! Почему так происходило рядом с Пашкой? Может, мы слишком сроднились с ним в Безвременье? Мы ведь даже не знали, сможем ли вернуться когда-нибудь назад, или нам суждено там погибнуть. Возможно, в этом была причина, почему нас кинуло тогда друг к другу — мы искали спасение от этого ужаса.
А потом, перешагнув запретный рубеж, не смог уже остановиться я. Когда рядом Пашка — меня тянет к нему со страшной силой. Что это? Болезнь? Любовь? Думаю — нет. Это просто Пашка. Мой Пашка! Как я могу любить парня? Это абсурд! Я люблю свою Ленку. Что я испытываю к Пашке — не знаю. Мне хочется его защищать, оберегать, заботиться о нём и… любить? Господи, что ж делать-то? Я совсем запутался.
Я забросил домой вещи и на маршрутке доехал до центра. Перекусил в кафешке: дома был пустой отключенный холодильник. Но сначала нужно было купить мобильник. С Леной не связывался уже несколько дней. Наверное, обиделась. А я в свете недавних событий просто не мог с ней общаться так, как прежде, она бы сразу почувствовала, что что-то произошло. Но и откладывать общение тоже больше было нельзя. Решил, что как только куплю телефон, сразу позвоню ей. Мобильник купил почти такой же, как у меня был, только моделью поновее, дабы исключить ненужные вопросы родителей.
Для хранения денег приобрёл два чёрных небольших контейнера. Их легко было спрятать в столе среди прочих вещей. Такие же контейнеры купил для Пашки. Неважно, что между нами происходит. Решил сегодня же ему их занести. Мы должны были сохранить нашу общую тайну, иначе могли спалиться оба. И что потом рассказывать? Что были в гостях у людей из будущего, и они нам за «особые заслуги» деньжат подкинули несколько мильёньчиков? И кто в этот бред поверит? И кого нам потом будут искать — психологов или психиатров?
А «дровишки» откуда? Клад в лесу нашли? Банк грабанули? В общем, это была очень серьёзная и крайне чреватая последствиями наша общая тайна. К тому же я не был уверен, что Пашка сам сделает всё как надо. Привык во всех вопросах полагаться на меня, да и я тоже за столько лет к этому привык — всегда и во всём его опекать. И мне это не было внапряг, я не считал это какой-то особой заслугой. Это было совершенно естественно, как пить воду или умываться по утрам.
Купив в центральном маркете продукты, вернулся домой. Включил холодильник, забросил по-быстрому всё туда и, прихватив пакет с двумя контейнерами, отправился к Пашке.
Он открыл сразу и уставился на меня с насупленным видом, типа, чего тебе ещё? Я не стал ничего объяснять, а, отодвинув его в сторонку, разулся и прошёл в комнату. Вывалил на кровать контейнеры из пакета.
— Сейфы тебе принёс! — сказал, усмехнувшись. — Давай сюда выручку — сложим.
Пашка постоял в дверях, переводя взгляд то на контейнеры, то на мою лыбящую физиономию.
— И с чего вдруг такая забота? Может, усыновишь меня? — взял контейнер, повертел и бросил небрежно назад. Видя, что на его выпады я никак не реагирую, продолжил с ещё большим раздражением:
— Не надоело в няньках ходить? Я не маленький, сам могу о себе позаботиться.
— Я вижу — уже начал, — кивнул на распахнутую сумку и рядом вываленные кучей вещи.
— Паш, кончай бузить! Деньги уберём, и я уйду. Хочу убедиться, что их никто не найдёт. Меня, между прочим, это тоже касается. Это — наше общее дело, нравится тебе или нет. Давай доставай!
Пашка молча принёс из прихожей рюкзак, поставил на кровать и открыл молнию. Внутри смятой кучей как попало были напиханы пятитысячные купюры.
— Твою ж ма-аать! Паш, что за… хрень? Чё ты с ними делал? — я обалдело смотрел на скомканные бумажки.
Нет, этого малолетнего засранца на минуту нельзя оставить — что-нибудь сотворит. Вот как теперь? Счас его мать придёт, а мы тут денежки утюжком разглаживаем. Картина Репина — «Не ждали».
— Короче, бери рюкзак и айда ко мне, пока нас не застукали. Ты ел?
Он молча смотрел на меня стоя в позе упрямого ослика.
— Ладно, у меня пожрёшь. Пошли!
Я отправил его в ближайший магазин канцтоваров за канцелярскими резинками, а сам с рюкзаком поднялся домой. На площадке столкнулся с соседкой — Татьяной Кимовной.
— Тимур, а ты чего здесь? Ты же в деревне должен быть, — сразу засыпала она меня вопросами, подозрительно оглядывая со всех сторон. Ну, тот ещё Штирлиц!
— Уже вернулся вот. Дела есть в городе, — и, предупреждая следующую порцию неудобных вопросов, быстренько юркнул за дверь своей квартиры.
«Фух! Не дом, а шпионская сеть! Никакой личной жизни!» — с досадой подумал про себя.
Дружить с соседями — это замечательно! Пока они не начинают активное вторжение на твою личную территорию. А для Татьяны Кимовны я и в сорок лет, наверное, останусь маленьким мальчиком, которого надо спасать то от гриппа, то от ангины.
Не успел разуться — вернулся из магазина Пашка, протягивая мне упаковку резинок.
Пока он гремел на кухне чайником и резал себе бутерброды из ветчины, сыра и хлеба, я начал разбираться с его жёванной «валютой».
«Нет! Ему больше полтинника на литр молока давать в руки нельзя. Казначей хренов! На одну ночь с деньгами оставил! Кораблики он из них мастерил, что ли?» — ворчал я про себя, тщательно разглаживая мятые, изломанные бумажки.
Мы потратили больше часа, выпрямляя и раскладывая купюры по пачкам, перетягивая каждую резинкой. Одну он решил оставить, сказав, что ему «надо».
— Куда тебе столько денег? С ума сошёл? На что ты их тратить собрался? Машину решил купить? — посыпал я вопросами, обалдело уставившись на него. — Паш, это не шутки. Мы не можем сейчас их тратить — сразу заметят. Пусть лежат, пока высшее не получим, а со школой это семь лет. Поступим в универ, откроем счета и положим на банковские карты, понемногу в разных банках. Я уже всё продумал. Но это только через год, не раньше.
— Мне сейчас надо, — упрямо повторил Пашка и протянул руку за пачкой.
— Перебьёшься. Пока не скажешь, зачем, не получишь! — решительно отодвинул его руку, укладывая пачки в контейнеры.
И тут он меня ударил. Удар был несильный — в плечо, но я не ожидал и завалился на бок, а он наскочил сверху, пытаясь забрать контейнеры, стоявшие с другой стороны от меня. Я тут же подмял его под себя и завернул руки кверху, удерживая силой. Он пыхтел и вырывался, а я держал и не отпускал.
Мы, раскрасневшиеся и напряжённые немой борьбой, смотрели друг на друга в упор, и моя крыша опять зашуршала черепицей, отъезжая всё дальше вместе с остатками здравого смысла. Вот что за нахрен! Я наклонялся к нему всё ниже, и когда мои губы уже были готовы коснуться его влажно-приоткрытого манящего рта, Пашка отвернул лицо в сторону.
— Не надо, Тём. Отпусти.
Я отпустил и, выдохнув, обессиленно сел на пол, с ожесточением потерев лицо руками. Он сел рядом, боком ко мне. Мы молча сидели, приводя дыхание в норму, глядя каждый в свою сторону.
— Паш, я не знаю, что со мной происходит. Как только оказываюсь близко к тебе, ничего не могу с собой поделать — хочется тебя обнимать и… ну, сам понимаешь. Я тебя уже начал бояться. И себя тоже. Может, я больной? Может, в отваре что-то было, которым нас Урод поил?