Вместо правильных, убедительных фраз подсовывал какой-то бред, не имеющий ничего общего с заданными условиями, некстати вытаскивая из архивов памяти эпизоды из военных фильмов, увиденных когда-то давно в детстве, рисуя в голове финальную сцену предстоящей встречи.
Вот я стою на грубо сколоченном помосте перед сельчанами босиком, в одних трусах и в майке, со связанными руками, с петлёй на юной шее. На груди табличка — «ПАРТИЗАН». Но в глазах людей читается не жалость к отважному герою, как полагается по сюжету, а презрительное осуждение и мой смертный приговор. Потому что, это в фильме нацарапано — «партизан», на моей же воображаемой табличке другое, более ёмкое и короткое слово, и тоже начинается на букву пэ. В последнюю минуту перед казнью выкрикиваю в толпу срывающимся голосом: «Товарищи! Это ошибка! Я не пи…»
Ленка в эссесовской форме выбивает из-под окровавленных ног табуретку, прерывая прощальный монолог, петля затягивается, и моё изувеченное пытками тело дёргается в предсмертной агонии.
Картинка меняется.
Я на краю обрыва с гордо поднятой головой, опять же в трусах и в майке, со скрученными за спиной руками перед шеренгой белогвардейцев. Внизу разбивается о камни морской прибой. Мои волосы ласково треплет лёгкий июньский ветерок. Я в последний раз смотрю на голубое, с белыми барашками облаков небо и… запеваю:
«Прости меня, прости меня, я ухожу,
Я ухожу, наверно что-то не сложилось —
Пусть мне с тобой уютно было и тепло,
Но голова, но голова не кружилась…»*
И голос не мой обычный — глуховатый и непопадающий в ноты, а чистый и звонкий, как у Серёжи Парамонова.
Ленка во френче и до блеска начищенных сапогах небрежно взмахивает коротким изящным стеком, отдавая приказ. Песня обрывается на полуслове. Моё, изрешеченное вражескими пулями, тело вздрагивает и неспешно, как в замедленной съёмке, срывается с обрыва и плавно летит вниз, подпрыгивая на выступах, как воздушный шарик, и опускается на прибрежные камни, то скрываясь, то появляясь и покачиваясь в пене набегающих волн.
Прокрутив в голове картинки моей героической кончины, припомнил фразу из известной комедии:
«Ой, не похож! Ой, халтура! Не царская у тебя рожа!»
Да, артистом мне не быть!
Ничего так и не придумав, как ученик, не подготовившийся к предстоящему экзамену, махнул рукой: «Хрен с ним! Как будет, так и будет!» — поднялся с дивана, переоделся в приличествующую случаю одёжку и пошёл сдаваться на милость божью.
На площадке опять столкнулся с соседкой.
— Тимур, говорят, тебя с Леной сегодня видели? Что, уже вернулась?
Шпионский синдикат работал в обычном режиме, без сбоев: тётя Тася успела донести оперативную информацию до «высшего руководства».
Моё терпение лопнуло, и я начал хамить:
— Ну, раз вы уже в курсе, зачем спрашивать?
— Я к тому, что завтра твои возвращаются. Понимаешь, о чём я говорю?
— Пока нет.
— Поаккуратней там, чтобы беспорядка не было. Поздно не засиживайтесь!
Причём, «не засиживайтесь» Татьяна Кимовна произнесла с нажимом, посмотрев на меня выразительным взглядом.
Я продолжал хамить:
— Не переживайте, мы днём успели всё сделать! — и со словами: — Хорошего вечера! — сбежал по лестнице, завершив тем самым неприятный диалог.
«Почему все знают, что я должен и чего не должен делать, кроме меня самого?»
Спасибо Татьяне Кимовне: я разозлился, и это помогло успокоиться и перестать мандражировать. На часах было половина седьмого. Я решил заранее, что для предстоящего объяснения с Ленкой лучше всего подойдёт нейтральная территория, поэтому сразу направился к парку.
Дойдя до центральных ворот, позвонил Лене и сказал, где буду её ждать — у входа в парк.
По тут же сменившемуся в голосе оттенку интонации сразу уловил, что идея прогулки на свежем воздухе её озадачила и не слишком обрадовала, но после небольшой заминки услышал лишь краткое:
«Иду!»
Минут через десять увидел знакомый силуэт в ярко-красном коротком платье.
Кокетливо размахивая круглой, напоминающей детский барабан, розовой сумочкой по тротуару шла моя Ленка — стройная, загорелая, ослепительно красивая в ярком, безумно шедшем ей платье с развевающейся копной льняных волос. Шла, как мега-звезда по красной дорожке, провожаемая блеском восторженных взглядов и звонкими ударами о мостовую падающих челюстей проходящих мимо мужчин, да и женщин тоже. Я даже на минуту в душе погордился, что эта дива идёт не к кому-то, а именно ко мне. Но тут же вспомнив, зачем я здесь, обложил себя мысленно крепким портовым матом и с улыбкой висельника сделал несколько шагов ей навстречу.
Ленка подошла и по хозяйски обняла меня с намерением поцеловать в губы, но я её опередил, слегка ткнувшись в щёку лёгким поцелуем и тут же притронувшись рукой к спине, повернул по направлению к арке — входу в парк.
— Идём! Прекрасно выглядишь. Челюсти вон до сих пор подбирают, — с усмешкой кивнул на стоявшую неподалёку группу парней, поглядывающих в нашу сторону.
— Но твоя-то на месте! Не слышу возгласов восторга, — с игриво-язвительной усмешкой возразила Лена.
— Я же сказал, что хорошо выглядишь. Хочешь чего-нибудь?
Мы проходили мимо крытого летнего павильона.
— Попозже. Давай просто погуляем. Давно в парке не была — хорошо здесь, — ответила Лена, оглядываясь по сторонам.
— Да, здорово, только народу много. Пойдём посидим где-нибудь подальше от толпы.
Я провёл Лену на ту самую скамейку, где сидел днём. Пока шли, она непрерывно щебетала о своей жизни в Челябинске. О пустоголовых кривляках-одноклассницах, у которых на уме только одно: как бы обратить на себя внимание Стаса Барканова, как я понял, их классного, а может и школьного, «секссимвола». Дальше шли перечисления всех хитростей и уловок по охмурению этого самого Стаса.
По словам Ленки, он был «абсолютный кретин, самовлюблённый болван, настоящее чмо и вообще, полное дерьмо, не стоящее того, чтобы обращать на него внимание». И только такие пустышки, как эти тупоголовые дуры, могли на него запасть. И как её бесили его постоянные шуточки и подколы, особенно когда они в начале лета ходили в поход с классом. Ленка, споткнувшись о камень, упала и подвернула ногу, и Стас, не смотря на её яростные протесты, донёс её на руках до ближайшего пенька. А она злилась и вырывалась, потому как ей было это страшно неприятно… и далее в том же духе. Очень напоминало рассказ Чехова «Длинный язык»**.
Мне вдруг стало легко и весело. Дальше я уже не слушал, а просто считал, сколько раз было произнесено имя «Стас». Насчитал двадцать четыре раза. Двадцать пятый специально ждал, стоя у скамейки, чтобы дойти до ровного счёта.
— Двадцать пять! Бинго! — весело завершил счёт, облегчённо выдохнув и прервав Ленку на полуслове:
— Садись, чё стоишь? Я уже понял, что тебе очень не повезло учиться в одном классе с таким говнюком.
— Что? Какие двадцать пять? Ты о чём? — непонимающе повернулась она ко мне.
Я опять рассмеялся. Ленка всегда задавала сразу несколько вопросов одновременно, как будто выстреливала из пулемёта.
— Да не бери в голову. Так… вспомнил кое-что.
— Ладно! — продолжила она. — Что-то я всё говорю, а ты молчишь. Расскажи, куда вы ездили. Ты ведь так мне и не сказал. Это что, какая-то тайна? Или вы вернулись из деревни? Я уже собиралась туда к тебе ехать, но Татьяна Кимовна сказала, что видела тебя в городе. Вот и решила подождать. Так где вы были? — продолжал стучать пулемёт.
— Да нигде. В деревню опять ездили. Здесь особо делать нечего.
— Тём, я соскучилась, а ты? У тебя ведь всё хорошо? Почему ты так изменился? Что происходит?
— Лена…
Я перестал улыбаться, посмотрел ей внимательно в глаза.
— Об этом я и хотел поговорить… Ты, кстати, тоже изменилась. Даже очень! — и, не сдержавшись, усмехнулся: