Паси Яаскеляйнен
Дом-Привидение, Ракетно-Фабричная Улица, 1
При виде этого ребёнка сразу вспоминается душещипательная копия «Маленького больного», выполненная голодающим художником. Девочка стоит, как обычно, на своём излюбленном месте в углу, у окна, выходящего на улицу, прижавшись личиком к самому стеклу.
В своих жалких лохмотьях она кажется бесцветной, худой и нескладной; один из гостей как-то договорился до того, что она якобы похожа на кое-как сляпанное огородное пугало, неспособное спугнуть даже слабонервного птенца. Её вишнёвое платье когда-то было красивым, но со временем потеряло цвет и форму и теперь больше походило на серый комок пыльной паутины. И причина была совсем не в том, что его слишком редко или плохо стирали!
С другой стороны к оконному стеклу приникал звеняще-морозный день, который слабое мартовское солнце тщетно пыталось согреть до весенней температуры. Однако тёмные оленьи глаза девочки отражали совсем другую реальность — вообще говоря, девочка просто отсутствовала, хотя физически находилась в комнате.
Всё это ужасало госпожу Янсон, и с каждым днём всё больше. Она прилагала неимоверные усилия к тому, чтобы любить свою бедную племянницу, зная, что больная маленькая девочка особенно нуждается в любви и заботливом понимании. Но, на свою беду, она уже не могла избавиться от страха, который всё чаще охватывал её в присутствии девочки. Ясный день вблизи неё омрачался, превращаясь в тёмные, голодные часы тоскливого ожидания. Но если бы она преодолела этот страх, нагнулась к малышке и, задержав дыхание, прислушалась, то до неё донеслись бы глухие удары сердца, которые гремели, словно бой часов.
— Идём, поешь чего-нибудь, хорошая моя, — позвала её госпожа Янсон из кухни, когда ужин был готов; сегодня она приготовила мясные тефтели с пюре, что ещё пару лет назад было любимым блюдом девочки. Слова, пробившись сквозь звон посуды и стук столовых приборов, добрались до слуха девочки, но не возымели никакого действия.
Женщина устало поцокала языком, подошла к ней и осторожно обняла за плечи. «Как будто вешалку держишь», — горестно подумала она.
Тёплая вязаная кофта, которую госпожа Янсон некоторое время назад накинула на девочку, опять валялась на полу. «Если и дальше так пойдёт, она подхватит воспаление лёгких. Кажется, она даже не понимает, что на дворе зима и стоит ледяной холод. Кажется, ей мерещится жаркий летний день! Бедная, погружённая в себя, несчастная птичка, заплутавшая в своих внутренних мирах, — может, она испуганно бьётся там о твёрдое стекло между действительностью и фантазией, не понимая, что ранит сама себя?» — печально думала госпожа Янсон.
В порыве жалости женщина нежно погладила свою племянницу по волосам, которые за последние месяцы потеряли свой кофейно-коричневый цвет, и даже попыталась обнаружить в её глазах хотя бы искорку ответного участия, просто чтобы найти в себе силы продолжать любить её и заботливо опекать, как и подобает хорошей тёте. Но мутные, как лужицы, глаза ребёнка (когда-то они были небесно-голубыми, припомнила госпожа Янсон, и щёки её задрожали), широко распахнутые, смотрели в далёкую пустоту, а то и ещё дальше, и если они и видели что-то, то уж точно не плачущую женщину или зимний сад, или что-то ещё в этом мире.
Макс, Генри, Альбин и золотоволосая Генриетта во весь опор мчались по Ракетно-фабричной улице.
Они бежали, как дети всегда и всюду бегают в такие летние дни, когда двери школы надолго закрываются и солнце выжигает все краски до неправдоподобного света, так что вся округа становится похожей на яркую счастливую картинку без всяких теней и тёмных пятен.
Генриетта хромает на левую ногу, и ей тем больнее, чем быстрее она пытается бежать. Мальчишки бегут слишком быстро для Генриетты, она не поспевает за ними, и гримаса напряжения не сходит с её лица. Жилистые тонкие ноги мальчишек мелькают так, что их почти не видно, совсем как в глупых мультяшках про чокнутого зайца Банни, которые старый Зундстром крутит по воскресеньям в своём кинотеатре.
Генриетта старается не думать о боли в ноге, но быстрее от этого всё равно не получается. Это так несправедливо. Генриетта хочет догнать мальчишек. Она представляет себе крылатого коня и пытается заставить тело лететь силой своей мысли, как благородный конь Пегас, но глупая её нога не понимает этого и натыкается на каждую неровность дороги!
Генриетта не смеет попросить мальчишек, чтобы они подождали её. Она не хочет привлекать внимание к своей дурацкой ноге, которая так и норовит привязать её к материнскому подолу, как несчастную больную. Если бы всё решал её подлый брат Генри, он бы уже давно прогнал её домой к матери. Она держится в команде только потому, что Альбин, чудесный Альбин, красивый и обаятельный, так распорядился. Но всем известно, что Альбин терпеть не может бесхарактерных тряпок, и Генриетта не хочет рисковать его расположением.