— И сказал тогда Бог: коль вы не можете уже существовать без грехов, примите новых моих посланников, наделите их апостолами, которые и будут вбирать в себя грехи ваши, дабы освободить вас от необходимости вершить их и от ответственности за них перед Страшным судом. И еще сказал Бог: не судите их, ибо ваши грехи наполняют их суть, и вас ради приняли они мучительную свою юдоль, и будут нести свой крест все-та время, покуда не предстанут перед Страшным судом, дабы отчитаться за содеянные грехи во имя счастья человеческого..
Страшный суд не грозил Палиной душе Он шел по раскаленной долине смерти — мягко ступал, приминая поникшие от зноя травы. Жаркая даль колебала расплывчатый горизонт, там таяли легкие, словно пушинки, облачка,— цикадные хоры щекотали слух ровным стрекотом. Паля вбирал в себя тепло пустынной степи, улыбался навстречу жаркому солнцу и радовался обретенному покою. Дорога, пыльная и немая, желтой лентой тянулась за горизонт. Бесконечен был путь по ней. Но он, путь, являл собой окончательный приют человека; безмолвный, таил в себе вечный покой и блаженным отдыхом вливался в души людские, явившиеся к нему, и идущие по нему в никуда.
— Болезный, эй, болезный... проснись,что ли.
Паля вышел из сна без всякого сожаления. Он даже обрадовался хлынувшему в глаза свету. Прямо перед ним стояла вдова, заслоняя большую часть кути.
— Куда в сон-то натощак. Кошмары задавят. Ступай что ли, похлебай на ночь.
Никита сидел за столом и, набивая хлебом рот, говорил хозяйским голосом:
— Глины завтра намесишь, я тебе и поправлю печку. А плитку сегодня погляжу. Может, там проводок отгорел.
— Мой-то, когда живой был, все сам делал,— сказала хозяйка, подавая Пале тарелку со щами. — Пил, как лошадь, из дома вещи уносил, а до ремесла до любого сильный был.
— Бил, тебя-то?
— А то как же. На то он и мужик.
— Ну, это ты зря,— не согласился Никита. — Баба не для битья Богом создана.
Вдова искренне удивилась:
— А для чего же? Один ей удел: детей рожать, варить, мужика обстирывать, да битье сносить. Может, это у французок культура, а только русская баба без битья и не баба вовсе.
Никита не стал больше возражать на такую жизненную позицию, а сказал, поворачивая разговор в нужное направление:
— А как мужик он тебе как. был-то?
— Чегой-то? — не поняла вдова.
— Ну, как бабе... тебе. Хозяйка, помолчав:
— Ночью-то? Да демон! Намослаешься за день, в сон тянет, а тут он, титьки наминает.
— И не трудно теперь без мужика?
— Попервости трудно было,— хозяйка вздохнула и утерла плосковатое свое лицо передником. — А потом свыклась. А теперь уж и отвыкла совсем.
Никита помолчал немного, думая о своем.
— Ты это,— сказал,— если хочешь испробовать — скажи. Чего уж там.
Хозяйка порозовела от смущения:
— Это с тобой-то?
— Да нет. Я свою мужскую потенцию еще когда в колонии сроки за веру отбывал, рукоблудством надорвал. — Никита кивнул на Палю. — Брата, вот, могу положить.
— Господи, чего мелешь-то! — рассердилась хозяйка. — Он ведь мне в сыновья годится.
— Нашла сына. Ему уж тридцать лет.
— Все одно. Грех-то какой, с больным человеком.
— Ну, что надо, то не больное. А что до греха, то тешить плоть, данную тебе Богом,— не грех. Ибо для того она и дадена.
Хозяйка рассердилась еще больше:
— И думать не смей! — закричала. - -И замолчи! А то выброшу за дверь! Для этого пришел, божий человек?!
Никита понял, что перегнул, и напустил на себя виноватость:
— Ладно уж, не серчай,— сказал покорно. — Я думал, может, тебе трудно. А так-то нам и самим в этом нужды нет. И брат мой все одно вкусу в этом не знает...
Вечером, укладывая Палю в постель, он сказал ему на ухо:
— Если надумает,— не трепыхайся. Баба она ученая, все как надо сделает. А тебе одежу заработать надо. У нее, поди, от мужика что-то и осталось...