Ночью на бурую от мертвых трав землю лег первый снег. Никто не видел, как он явил собой предвестие надвигавшейся зимы. Снег падал с полуночи и до утра. Когда же люди пробудились, отдохнувшие для новых дневных забот, небо уже наполовину очистилось от облаков и в темных его провалах догорали последние звезды.
Паля проснулся засветло, с давно не осязаемым чувством легкости во всем теле. В избе жарко топилась печка, в чугунке, на загнетке, исходила мясной прелостью лапша, и раннее солнце рисовало на полу желтые квадраты.
— Вот,— сказал Никита, заметив Палино пробуждение,— добрые люди завсегда пекутся о нуждающихся. Одень. —Он положил на пол ворох чистой одежды и добавил, довольный тем, что не ошибся в своих расчетах: — Вставай, да за стол. Хозяйке на работу. Нечего мешать ее жизни.
За завтраком вдова смотрела на Палю материнскими глазами и жалела себя за собственную бездетность.
— Рубаха-то не теснит? — спрашивала с участием. ~- Мой-то помельче тебя был. — И любовалась Палей, как любовалась бы мужем, доведись ему воскреснуть и занять обычное свое место за столом...
Снег продержался полдня, пока достигшее зенита солнце не перетопило его теплом своих лучей. Никита снова вывел Палю в город, для обязательного апостолу общения с народом.
— Скоро стронемся,— сказал. — Нас теперь ничто тут не держит. — И добавил охладевшим к городу голосом. — Разве здесь гуща? Здесь отшиб, следовательно, и жизни никакой. Вся настоящая жизнь там, где плотность населения А тут — пойми, чем живут! В Бога не верят, один храм заполнить не могут; театров нету,— коптят!
Город коптил. Жители его были сонные и ленивые, индустриальная жизнь обошла их стороной, и им были неведомы те ритмы, которыми живут большие города. В одну сторону, за городом, были степи; в другую — лес. Во все стороны простирались земли могучей державы Русь. Все вместили в себя эти земли: леса и степи, поля и реки. И много стояло по тем рекам городов, жители которых испокон веков ценили превыше всего обычное свое состояние — покой. По буреломам еще сохранились отдельные скиты отшельников-староверов. Народ бражничал и верил в колдунов. Русь избяная, казалось, противилась изо всех сил навалившемуся на нее и подминающему под себя громоздкому зверю, с лязгающим нутром и зловещим именем — прогресс.
Зима в том году наступила сразу, снежная и студеная,— простирающиеся неподалеку земли, задубевшие от вечной мерзлоты, рассылали во все стороны холодные ветра. После первого покрова тепло продержалось три дня. К вечеру третьего потянуло с севера туманной свежестью, остекленели лужицы талой воды, и ночью на готовую к долгой зимней спячке землю лег основательный — до весны — снег. Земля, уставшая от летнего плодородия, земля, полгода не смыкавшая глаз, унесла под снег томительную свою усталость роженицы, и оплодотворенная новыми идеями, погрузилась до весны в спячку, чтобы копить в себе силы и соки, вынашивать под сердцем зарождающуюся жизнь, оберегать ее от сглазу.
По сибирской «железке» непрерывно ходили поезда. Среди пологих нагромождений мелкосопочника бег их был относительно спокоен, но за чертой гор, в молочной дали равнин, который день бушевала пурга, и все чаще с узловой станции Сарабель уходили туда снегоочистители. Они возвращались не скоро, волоча за собой измочаленные ненастьем составы. Прибывающие вагоны были сверху донизу облеплены спрессованным снегом, снеговые наметы громоздились на тормозных площадках и долго еще после пришельцы отстаивались на запасных путях, утомленные трудной дорогой и тяжестью собственного груза.
Над Сарабелем который день валили спокойные снега. На высоких тынах и на продырявленной крыше водокачки стыли нахохлившиеся вороны. А там, за буранной равниной, лежали напоенные жаром минувшего лета теплые земли Азии.
Ненастным утром в городок вошел высохший от старости и долгих странствий человек. Потоптавшись у жарко натопленной будки дорожников и не решившись войти, приезжий забросил за спину ветхую сумку и, пошатываясь на уставших от ходьбы ногах, побрел вдоль окраинных приземистых домишек. Звали странника Андрей Петрович Плужников.
Андрей Петрович Плужников был из потомственных чалдонов. Предок его, донской казак Михаиле Плужников, оказался на Иртыше не иначе, как прибывши с отрядом Ермака. Родину своих предков — Дон — Андрей Петрович любил больше, чем Сибирь. Кровь предков-степняков нет-нет да и будоражила сердце томительными позывами. Андрей Петрович мрачнел тогда на долгие дни, тяготился заслоняющими цаль лесами и думал о том, как перед смертью выберется в край бесконечных равнин, выроет себе землянку и доживет остаток дней в тишине и покое, предаваясь размышлениям о смысле жизни и питаясь травами, злаками, овощами,— семена которых бросит в землю у своего жилища.