– Советским? Ты хотел сказать «Савейским», господин? Так Савею уже давным-давно захватили баратины, и она стонет под их ярмом. Но что нам до Савеи? Между нами и договора-то доброго не было, да и сама Савея – за день объедешь, у иного барона земли больше...
«Да, неплохо западная пропаганда тут поработала, – размышлял Востромырдин. – Надо же, мировую державу какие-то Буратины позорные захватили!»
– А России тоже, может, скажешь, нету? – ехидно поинтересовался он.
– Россия-то есть, господин, только я уже тебе говорил: Россия в Мире, а Листоран в Замирье...
– Хватит морочить голову! – вскричал Востромырдин. – Кто ты такой?
– Генеральный канцлер Листорана Калидор, восьмой этого имени в роду Калидоров Экзантийских, к твоим услугам, повелитель! Наш род служит листоранским королям на протяжении уже трехсот лет! – приосанился старец.
«Генеральный!» – только и понял бедный Востромырдин.
– Товарищ генеральный, – пролепетал он. – Я не знал... Меня не информировали... Ввели в заблуждение... Я прошу прощения за необдуманные слова...
– Какой я тебе товарищ? – удивился старец, и Виктор Панкратович похолодел. – Я твой верный подданный, а никакой не товарищ. У королей не бывает товарищей.
И в доказательство своих слов опустился на колени, целуя руку первого секретаря Краснодольского крайкома. Но Востромырдин в страхе вырвал руку и стал хлопать себя по груди, ища партбилет. Грудь была совершенно голая.
– А, государь, ты хватился своего талисмана! – сообразил старец. – Он в целости и сохранности. Сейчас тебе принесут одежду, а талисман зашит в камзол из баратинского бархата. О, мы знаем обычаи Мира!
И действительно, по невидимому знаку пригожие и скупо одетые девицы принесли целый ворох самых разнообразных незнакомых одеяний.
– Вставай, государь, они облекут тебя в королевский наряд! – подбадривал старец.
Виктор Панкратович сперва застеснялся наготы, но потом припомнил-таки одну закрытую баньку у тюменского коллеги (был, был грех! Кто без греха живет!) и осмелился. Девицы быстро и ловко натянули на могучие ляжки короля-коммуниста подштанники из нежнейшего розового полотна, надели такую же рубаху с открытым воротом, обещанный камзол отличного черного бархата (партбилет и вправду был зашит, как положено, слева), широкие шелковые шаровары, расшитые разноцветным бисером, намотали на ноги шелковые портянки и обули своего повелителя в высокие кожаные сапоги со шпорами. Сама Анжела Титовна удавилась бы из-за таких сапог, и не она одна. Потом девицы усадили Виктора Панкратовича на мягкий пуф и стали приводить в порядок его прическу. Внезапно одна из красавиц пронзительно взвизгнула, словно обожглась.
Прибежавший на визг канцлер поглядел на королевскую макушку и понял, в чем дело. Дело в том, что Виктор Панкратович начал лысеть резко и внезапно и поэтому, не привыкши к лысине, стеснялся ее. Приставленный к нему парикмахер посоветовал отращивать оставшиеся в живых волосы подлиннее и с их помощью скрывать лысину, закрепляя большой заколкой. Заколки Виктор Панкратович тоже стеснялся и, впервые выступая в таком виде по телевидению, строго предупредил руководство краевой студии, чтобы операторы эту заколку ни в котором разе во внимание своих объективов не брали. Но это же все равно что не думать про белого медведя. Проклятая заколка то и дело блестела в самых неподходящих местах доклада. Операторы же знали, что их не выгонят (других-то нет!), и хамски отговаривались: если, мол, кому не нравится, пусть выбирают нового секретаря, без заколки. Вот каким распущенным народом приходилось руководить!
– В Замирье не знают железа, – пояснил генеральный канцлер. – В Замирье не любят железа. Любого, кто принесет из Мира железный предмет, ждет казнь. Разумеется, на листоранских королей сей закон не распространяется, но все же, государь, выкинь ЭТО из головы!
Востромырдин, даром что король, подчинился. Канцлер шарахнулся от протянутой заколки, как молодой:
– Государь, брось ЭТО на пол!
Востромырдин снова послушался. Канцлер Калидор Экзантийский хлопнул в ладоши, и в зал вошли четверо громил с носилками. «Вот это исполнительская дисциплина!» – восхитился Виктор Панкратович. Один из громил бронзовыми щипцами осторожно поднял нестерпимую заколку и положил на носилки, после чего четверо силачей еле-еле подняли их и, кряхтя да ругаясь, потащили прочь. Правда, от местных выражений никаких разрушений не наблюдалось.
– Так вот почему нашу повозку еле сдвинули с места восемь лошадей! – объяснил канцлер, как видно, сам себе, потому что Виктор Панкратович не понял, о чем речь. – Впрочем, об этом никто не узнает, – продолжал канцлер. – В Листоране умеют хранить государственные тайны. Стражникам урежут языки и отправят на галеры, а служанку придется продать в гарем какого-нибудь степного князя. Согласись, государь, убивать их – непозволительное расточительство. Нынче каждый человек дорог: на невольничьем рынке в Карбонаре за мужчину дают семьдесят мигриков, а за красивую девушку – целых девяносто два!
– Не ценим мы людей, – вздохнул Востромырдин да вдруг опомнился: – Эй, у вас что – рабовладельческий строй? Так дело не пойдет! У нас этого не положено! Если надо пресечь утечку информации – пресекайте, но все должно быть в рамках!
– Значит, триста семьдесят два мигрика дихотому под хвост? – с тоской сказал канцлер. – И вовсе мы не рабовладельцы, о король, зря обижаешь. Нет уж, мы ученые, знаем, что от раба толку мало. Рабство нынче только у диких народов да еще степняков, вот мы им, дуракам, и продаем, кого не надо, а сами не держим – ни-ни!
– Ладно, действуй по обстоятельствам, – сказал Виктор Панкратович, а сам подумал: «Верно, нечего грубо вмешиваться в местные обычаи, не разобравшись... Да они что, всерьез меня собираются королем назначить? Без постановления?»
Мысль его лихорадочно заметалась по голове в поисках подходящих слов. Надо же и вести себя, и говорить по-королевски, если хочешь вовлечь эту отсталую страну в социалистический лагерь! Тщетно пытался он возродить в немалой памяти своей страницы соответствующих исторических романов, но вспоминалось только школьное: «Хорошо тебе, детинушка, что ответ держал ты по совести... Я велю палача одеть-нарядить... Я велю топор наточить-навострить...» Да еще фраза из популярного фильма про разведчиков: «Вы болван, Штюбинг!»
– Хорошо тебе, детинушка, – неожиданно сказал он вслух.
Канцлер вздрогнул, словно бы зная, что там дальше произошло с купцом Калашниковым.
– Тебе-то хорошо, – продолжал меж тем первый секретарь. – Ты у себя дома. А у меня, между прочим, кроме партийной организации, еще и семья есть. Жена, сын в Москве учится в международных отношениях...
– Государь, разве тебе не ведомо, что листоранские короли не обзаводятся семьями? Престол Под Рыбой С Ножом В Зубах не передается по наследству. Впрочем, если желаешь, мы можем, конечно, доставить их сюда, но твои предшественники обычно отказывались...
«Отдохнуть хоть без Анжелки и лоботряса, – подумал Виктор Панкратович. – А потом видно будет».
– Потом видно будет! – объявил он.
Калидор облегченно вздохнул: вероятно, подобное решение было ему не в новость.
– А вот как я объясню свое отсутствие на работе? – хитро прищурился Виктор Панкратович. Сейчас окаянный канцлер наконец расколется и скажет прямо, по-русски: «Потерпи, Витя, это задание партии».
Но канцлер сказал совсем другое:
– А зачем покойнику на работе присутствовать? Для Мира ты мертв, государь. Обратной дороги нет.
Востромырдин охнул и повалился на пол, где еще недавно лежала знаменитая на весь Краснодольский край заколка.
...Шло обычное заседание секретариата, куда Виктор Панкратович был вызван, скорее, для проформы. Он с удовольствием послушал, как вставляли фитиля тюменскому коллеге (между прочим, и за баньку тоже), повозмущался деятельностью идеологических диверсантов и положил себе наперед таковых в крае непременно обнаружить, порадовался солидному урожаю хлопковых у Рашидова. Он любил эти вызовы на Старую площадь, любил и одновременно боялся, а может, потому и любил, что боялся. Но чего уж он никак не ожидал, так это того, что в воздухе раздастся его собственная фамилия.