Во дворе Доржи впервые увидел поросенка. Интересный зверь, — не теленок, не ягненок… О свиньях Доржи слышал и раньше — о них даже в загадках и пословицах упоминается, — а вот видеть не приходилось: улусники не разводят свиней.
Отец взял косу, которую Степан починил, и ушел. Доржи и Саша остались в огороде. Почему в улусе не заводят огороды, не выращивают овощи? Ведь все же любят и капусту, и огурцы…
Доржи старается запомнить русские слова, услышанные от Саши. Оказывается, свою юрту русские называют «дом», а ямашку — «коза». Доржи заучил еще одно слово — «са-мо-вар».
Ребята долго играли в огороде. Только к вечеру Доржи вернулся к себе.
— Папа, откуда приехал дядя Степан?
— Издалека. С Волги.
— Откуда?
— С Волги. Река такая есть.
— Как Ичетуй?
— Больше.
— Как Джида?
— Больше, — раздраженно ответил отец.
— А почему они приехали? Разве там плохо?
— Если бы было хорошо, наверное не приехали бы.
— А почему там плохо?
— Надоел ты… Помолчи хоть немного.
Доржи думает, что отец сам не знает, почему приехал Степан Тимофеевич и чем плохо было дяде Степану в его улусе на Волге. Странные люди эти взрослые. Никогда не скажут прямо, что не знают.
Банзар положил в мешок баранье стегно и протянул сыну.
— На, утром отнесешь тете Алене… Она суп из одной капусты варит…
Очень хорошо, что они с Сашей повстречались летом, когда самые короткие ночи. Уснешь вечером, даже ни одного сна не успеешь увидеть, — и опять солнце, опять с утра до вечера можно играть.
Чуть стало светать, Доржи вскочил, взял мешок с мясом и побежал.
Опять весь день провел он с Сашей. Когда под вечер стал собираться домой, тетя Алена положила ему в туесок куриных яиц, дала два больших кочана капусты, положила луковицу. А Саша подарил картинку со стены.
Кроме дяди Хэшэгтэ, никто не делал Доржи таких чудесных подарков. Бадма и Харагшан стали рассматривать картинку. Заинтересовался ею и отец.
— Это война с Наполеоном. Самая большая война. Вот это Наполеон, французский царь, — объяснял он сыновьям, показывая на человека в белых штанах. — Этот белоштанник тогда столько людей загубил, столько горя принес! Половина Москвы сгорела. Выгнали его из Москвы, бежал без оглядки… Тогда в деревнях песни пели, как француз удирал, портянки потерял…
Отец сварил суп с мясом, капустой. Его заправили не степным мангиром, а настоящим луком. Буряты выдумали про лук загадку: «Кто увидит старуху в рваной желтой шубе — сейчас же от жалости заплачет», — но сами его не садят.
Утром позавтракали подаренными тетей Аленой яйцами, три штуки оставили матери. Доржи заторопился к своему новому другу.
Они сидят на берегу реки, листают истрепанный Сашин букварь. Доржи нравится, что в нем много картинок и под каждой русское название.
Потом ребята собирают на дне высохшей речки камешки, на пустых зимниках — мелкие бабки. Саша учит Доржи игре в городки, они по очереди стреляют из лука.
Новые слова приходят к Доржи каждый день, с каждой новой игрой, даже в споре, в короткой дружеской ссоре.
Доржи теперь уже сносно говорит по-русски, пробует выводить русские буквы. Это не так трудно: он пишет монгольскую букву, а рядом с ней — русскую… Каждое русское слово тащит за собой целую кучу других. Вот Доржи запомнил, что бурятское «унеэн» по-русски — «корова», и оказалось, что нужно заучить такие слова: теленок, бык, рога, копыта, мясо, молоко, масло, сметана. Если запомнил, что юрта по-русски называется «дом», как же обойдешься без таких слов, как стена, пол, потолок, окно, крыша, дверь, порог, крыльцо?
Иногда ребята заиграются, даже про обед забудут. А вспомнят — бегут к кому ближе. У Банзаровых Сашу угощают мясом, жаренным, на углях. Саше нравится и урма, он называет ее бурятской кашей, нравятся ему и сушеные молочные пенки. Но арса Саше не нравится. Доржи не понимает: может быть, Саша не хочет есть из деревянной посуды? Когда же он посолил арсу, Доржи рассмеялся. Разве солят арсу?
Угощение у тети Алены богаче. Творог, яйца, варенье, русский пухлый хлеб… А сколько добра у них в огороде! Но и Доржи не все по душе. Ему не нравится некипяченый суп. У него, правда, хорошее название — «окрошка», — но вкус у него, должно быть, такой же, как у соленой арсы. Лучше съесть в отдельности яйца, холодное мясо, лук, а потом запить все это кислым, приятным квасом.
Сашин букварь совсем истрепался, возле каждой буквы пятна от пальцев. Около букв «ц», «ч», «ш», «щ» бумага протерта почти насквозь и пятна такие, будто здесь закопченный чугун ставили. Трудные эти буквы; как ни старается Доржи выговорить, вместо них получается звук «с». Вместо русского «чай» выходит «сай».
Степан Тимофеевич почти ежедневно после обеда подсаживается к мальчикам. Он медленно диктует: «ма-ма», «па-па», «Са-ша». Большим пальцем, загрубевшим от огня и железа, водит он по строчкам букваря.
Доржи уже пишет по-русски не только свое имя и имя друга, но выводит имена Алены, Степана, отца, матери, братьев.
— Вот ты какой молодец! Старательный мальчик, толк из тебя будет, — хвалит его Степан Тимофеевич.
Доржи больше не возит копны сена. «Пусть учится мальчишка, — решил отец. — В школу, видно, придется отдавать. Начальство покоя не дает».
Едва только горластый петух возвещает наступление дня, Доржи вскакивает, умывается, торопливо ест и бежит к Саше. А тот встречает его бурятским приветствием, которому научил Доржи:
— Амар сайн, Доржи!
— Спасибо, тебе так же, — улыбается Доржи, стараясь подражать отцу. Банзар так отвечает на приветствие Степана Тимофеевича.
ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА
Когда все сено было убрано, отец с братьями уехали с зимника. Доржи остался гостить у Саши.
Стояла теплая, ясная пора — первые дни осени. В тех местах, куда летом проникали жаркие, иссушающие ветры, листья с деревьев и кустов уже облетели, цветы увяли, травы пожелтели. А. на поливных лугах, на низменностях, вблизи канав и болот, все оставалось еще по-летнему.
Мальчики лежат в тени, на пахучей мягкой траве. Доржи отложил букварь в сторону, разглядывает цветы, что растут здесь же рядом. Он может сорвать любой из них, стоит протянуть руку. А может, не срывая, сплести из них косичку, а потом снова распустить: растите, цветы дорогие!
Цветы! Сколько их, и как мало похожи они друг на друга! Даже взрослые не знают все их названия. Вот из одной зеленой чашечки вытянулись четыре одуванчика. Одуванчики по-бурятски называются «дабдя-нямня». Чудное слово. Наверно, его придумали маленькие дети. Оно понравилось взрослым, те посмеялись и решили: пусть эти цветы так и называются.
Здесь их всего четыре. Почему они отделились от других, отбились от стада? Ведь вон там, за кустами, их не счесть сколько!
Весною дабдя-нямня мелкие, низкорослые. Потом начинают тянуться вверх, у них появляются золотые пушистые головки. Оторвешь стебелек — густое белое молоко побежит по зеленым жилкам-трубочкам.
Осенью одуванчики поседеют, поднимутся у них на макушках легкие белые волосы. Если подуть, они поплывут по воздуху, как пушинки. Останутся у дабдя-нямня лысые, чуть рябоватые маленькие головки…
О каждом цветке многое можно рассказывать. Вот, к примеру, эти синие цветы. Они похожи на маленьких собачек с острыми ушами. Если же оторвать уши, цветок вдруг начинает походить на рябчика. И оказывается, даже косичка у него есть. А в косичке — капелька душистого меда.
В разную пору живут разные цветы. Одни зацветают раньше всех, но они тусклые, неприятные. Их и скот не ест, и бабочка на них не сядет, я пчела к ним не подлетит. Живут они долго, до глубокой осени. А другие начинают цвести позже, но зато они яркие, цветут пышно. Растут они в тенистых местах, куда редко попадают солнечные лучи. Эти цветы недолговечны: чуть прикоснись к ним — и сразу опадут еще не успевшие распуститься бутоны. В середине сенокоса этих цветов уже не увидишь, будто и не было их… И трудно поверить, что пройдет зима, весна и следующим летом они снова зацветут в этих местах еще ярче и краше прежнего.