— Спасибо, спасибо, друг, — благодарит довольный Степан Тимофеевич.
— Доржи, узнай: сумеет ли он теперь сделать такой же? — просит Дагдай.
— Пожалуй, сумею. Посмотрите-ка.
Пальцы у Степана Тимофеевича сначала двигаются неуверенно, будто он боится разорвать тонкую бересту. Это ведь не железные листы… Швы получаются неровные. Дагдай останавливает его, медленно проделывает все сначала. Степан Тимофеевич кивает головой и улыбается: ясно, теперь понял!
Вот и готов второй туесок. Доржи рад, что он помог Дагдаю и Степану Тимофеевичу понять друг друга. Это с его помощью Дагдай научился пахать, а Степан Тимофеевич — делать туески. Глаза у мальчугана светятся гордостью.
Вскоре после того, как улусники наконец перебрались из Инзагатуя в Ичетуй, на зимники явился Данзанов.
— Если хотите жить среди бурят, — стал кричать он на Степана Тимофеевича, — кочуйте, как вСе, на летники. Нечего одному оставаться в Инзагатуе. Травы истопчете.
Степан Тимофеевич понял: богачи решили выжить его из улуса. Русский, мол, не привык кочевать, сам уедет… Но получилось не так, как задумали тайша, Данзанов и Мархансай.
Каждая юрта открылась для семьи Степана Тимофеевича. Соседи помогли перебраться, поставили ему юрту возле юрты Сундая. Алена и здесь вскопала землю, засадила огород.
Все дни Доржи теперь проводит с Сашей. Они подолгу сидят, склонившись над книгами. Теперь не Саша учит Доржи, а Доржи делится с другом крупинками знаний, полученных в школе. Хорошо им вместе. Все вокруг напоминает первые дни их дружбы — и козы, и вон та старая плетеная корзинка, книги, картинки о войне с Наполеоном.
Много позже Доржи не раз вспоминал эти дни, проведенные с Сашей у юрты-Степана Тимофеевича. И почему-то особенно врезался ему в память разговор между Сашиным отцом и Эрдэмтэ-бабаем.
Это было незадолго до отъезда в Кяхту.
По улусу шла Димит. В вытянутой руке она держала., большую чашку. За нею так же степенно шел Эрдэмтэ, вел за руки двух маленьких сынишек.
Они шли неторопливо, словно хотели, чтобы их все видели, словно они самые знатные, самые важные люди улуса. Их и в самом деле заметили — у юрт появились женщины, смотрели, заслоняясь ладонью от солнца, улыбались…
Эрдэмтэ и Димит поравнялись с юртой Сашиного огад, Тот вышел им навстречу. Эрдэмтэ показал на чашку, которую держала Димит.
— Вот молоко, Степан-тала, первого удоя молоко. Спасибо тебе, тала. Это Сашке молоко, — волнуясь сказал он.
— Зачем, что вы? — вышла из юрты тетя Алена. — Самим ведь не хватает. Не надо, спасибо.
— Не обижай соседей, Алена, возьми, — сказал Степан Тимофеевич. — Эрдэмтэ, мы с Холхоем сделаем тебе сошник. Я научу тебя пахать, семена дам.
— Хорошо бы… — вздохнул Эрдэмтэ.
— Будешь с хлебом. А корову верни Мархансаю.
— Почему? — испугался Эрдэмтэ.
— Да, да, обязательно отдай. Ты посмотри, что за корову он тебе дал? Пугало, а не корова. Подумай, сколько он сдерет с тебя за эту падаль!.. Сколько раз вы доили ее, чтобы накопить эту чашку молока?
— Два раза доили, — тихо произнесла Димит.
Степан Тимофеевич-с сомнением покачал головой.
— Однако, все четыре удоя… Если не отдашь это страшилище Мархансаю, всю жизнь будешь на него спину гнуть. Твои сыновья из долгов не сумеют выпутаться. Ты всем расскажи об этом… Всем, кто взял коров от Мархансая, Данзанова, Ломбоцыренова. Передай им мои слова… Я-то, видно, долго здесь не проживу, — богачи из-за меня покоя лишились. Даже тайша. Ты хороший и умный человек, Эрдэмтэ. Улусники тебе поверят. Посоветуй им хлеб сеять…
Из глаз Эрдэмтэ побежали крупные светлые капли. Может быть, он был тронут заботой дяди Степана? Может, увидел просвет и у него зародилась смутная надежда выбраться из дремучей тайги? А может быть, просто слезились больные глаза?
Эрдэмтэ был от души благодарен русскому соседу за доброе слово, понимал, что он дело советовал. Но коровенку Мархансаю все же не вернул, не смог, не решился расстаться с нею.
Дело Еши затянулось. Двое полицейских много раз приезжали в Ичетуй, угощались у Тыкши, стреляли в цель возле магазейного амбара, пили китайский спирт и бурятскую араки. Приезжал и прокурор. Но только начнет распутываться клубок, как кто-то вновь спутает все нити… Казалось, удалось выяснить, что муку украли еще с троицкосавского склада, в Селенгинск ее и не привозили. Потом опять почему-то начали ломать головы: как можно за одну ночь незаметно вывезти четыреста сорок пудов хлеба из Селенгинска? Наконец дело совсем заглохло. Кто-то острой саблей отрубил от клубка запутанные нити. В документах записали, что «Еши Жамсуев, будучи во главе казенного экономического амбара, расхитил тысячу триста пудов муки. В нетрезвом виде говорил Цоктоеву Гомбо о том, что собирается поджечь амбар. Цоктоев пытался заявить о преступлениях Жамсуева, но тот пригрозил ему ножом. В день своей смерти Жамсуев проиграл в карты неизвестным бурятам последние четыреста сорок пудов муки. Ввиду смерти преступника дело о хищении муки из табангутского магазейного амбара производством прекратить».
Папка с делом Еши Жамсуева была положена на нижнюю полку высокого шкафа.
— Мука украдена задолго до смерти Еши, он в краже не виноват, — убежденно говорил Ухинхэн.
Магазейным амбаром стал заведовать Гомбо Цоктоев. Когда об этом узнали в улусе, Холхой сказал при всех:
— Он туда давно рвался. Теперь зерно снизу будут грызть мыши, а сверху Цоктоев.
Глава девятая
СВЕЖИЙ ВЕТЕР
Доржи в третьем классе. Новые книги приносят новые знания, радости. Так под лучами солнца рассеивается туман, скрывающий дальние горы, ближние юрты.
Но на уроках скучно. Время тянется медленно, хотя уже прошло полугодие. Один день похож на другой. Иногда кажется, что учителя рассказывают то же, что говорили вчера, позавчера, в прошлом году.
Доржи теперь видит то, чего не замечал раньше. Раньше он думал, что только ученики всех боятся — учителей, смотрителя… Оказывается, что учителя тоже побаиваются смотрителя — одни больше, другие меньше.
Он так хорошо узнал учителей, точно жил с ними в одном улусе, был их соседом.
По тому, как учитель берет со стола карандаш, он угадывает, какая будет поставлена отметка; по тому, как учитель входит в класс, Доржи уже знает — расскажет ли учитель что-нибудь интересное или такое скучное, что сам чуть не заснет за столом.
Доржи всегда может сказать — ругал Бимбажапова смотритель или хвалил. Если глаза у Соднома Хайдаповича бегают и он все время поеживается, значит не сладко было. Если же улыбается во весь рот — похвалил смотритель.
Доржи не знает, есть ли на свете кто-нибудь трусливее Бимбажапова. Он боится собак, лягушек, мышей, зимой — снега, летом — дождя. На уроках, когда рассказывает про ад, тяжело вздыхает и оглядывается, будто сам должен туда скоро отправиться. И нет человека злее Бимбажапова. Когда кто-нибудь из учеников провинится, он с удовольствием говорит: «А тебе сегодня не избежать розги». Ребята прозвали его Кривоногим зайцем.
Те же уроки, те же душные классы… Наверно, учителя знают много интересного, но не хотят рассказывать. И Доржи не всегда слушает учителей. У него свои заботы…
Вот он закончит школу, станет грамотным. Грамотным казаком… Нет, это раньше Доржи только и мечтал — скакать на коне, в куртке c погонами и с шашкой на боку. Теперь это уже не особенно его привлекает. Кем же ему быть? Картинки рисовать, как Артем Филиппович, интересно, но не получается у него. Смотреть картинки Доржи любит.
И еще читать очень любит.
Попалась ему недавно книга. Она начиналась с середины и до конца не доходила. Наверно, одному мальчику начало понравилось, он и оторвал. А другой конец оторвал. Так и не знает Доржи, кто написал эту книгу. Конечно, не Пушкин, не Державин. Они стихи пишут. Этот, который написал, далеко, видно, ездил, интересных людей видел. Они живут не как в Ичетуе. Большим камням молятся, по высоким деревьям лазают. Черные все. И не одеваются.