Здесь я хочу сделать небольшое отступление. Огромную роль в формировании Б.И. Кузнецова как ученого-востоковеда сыграла знаменитая библиотека Института востоковедения в Ленинграде. Я помню, как меня поразило это собрание редчайших книг и рукописей, с которым меня познакомил сам Бронислав Иванович. Интерес к Востоку, тяготы многочисленных путешествий, обжигающий ветер степей, пыль пустынь, экзотические языки, тайны иноплеменных религий осели на полках благодаря усилиям поколений замечательных русских востоковедов. Над этими книгами работали В.П. Васильев, Б.А. Тураев, Н.А. Щуцкий. Здесь бережно хранились рукописи Иакинфа Бичурина. О.М. Ковалевского, Г.Ц. Цыбикова и многих других. В этом заветном месте сами собой вспоминались Б.И, Кузнецову строки русского поэта-петербуржца, путешественника и исследователя Африки Николая Гумилева:
О, пожелтевшие листы
В стенах вечерних библиотек,
Когда раздумья так чисты,
А пыль пьянее, чем наркотик.
Да, здесь было от чего опьянеть!
В Санкт-Петербурге, в Институте востоковедения Российской Академии наук (Санкт-Петербургское отделение), словно бесценное золотое руно, поблескивали золотыми буквами тысячи томов тибетских книг, рукописей и документов. Даже "небольшой" рукописный фонд библиотеки восточного факультета Санкт-Петербургского университета насчитывает сотни книг на тибетском языке. Эти книги в большинстве своем представляют ксилографы: отпечатки с деревянных досок, на которых некогда вырезался зеркально от руки тибетский текст. С каждой такой доски можно было получать сотни оттисков. Этот старинный способ книгопечатания существует в Тибете много столетий. Он способствует долгой сохранности первоначального текста, не подвержен случайной редактуре. В этом-то фонде и проводил много счастливых часов Бронислав Иванович, еще будучи студентом, а потом аспирантом восточного факультета. Ранняя высокая ампутация ноги мешала ему совершать далекие путешествия. Но зато она не препятствовала ему путешествовать мысленно, погружаясь в глубины времени и истории. В этих мысленных странствиях совершал он свои открытия, пришел и к изучению религии бон. Может быть, потому, что о ней было меньше всего известно в те годы.
Тут были книги по буддизму, которые включали в себя проповеди, описания обрядов, ритуалов, заклинания и молитвы, биографии святых, трактаты по истории буддизма Индии, Тибета и других стран; много книг по тибетской медицине, привлекающей сейчас к себе международный интерес; сочинения по географии разных стран, в том числе и по "мистической географии буддизма"; описание путешествий в далекие страны, книги по астрологии, философии, мантике. Значительную часть собрания представляли книги индийского происхождения, то есть переводы с санскрита и других индийских языков, но было также много и оригинальных тибетских сочинений.
В европейской буддологической литературе активный интерес к бону проявился в 60-х годах XX века, что прежде всего было связано с оккупацией Тибета Китаем в 1959 г. и огромной волной эмиграции из "Страны Снегов", в составе которой было много не только буддийских, но и бонских лам, ученых и переводчиков. Если до той поры европейские исследователи, с большим или меньшим успехом, с трудом проникали в заснеженные твердыни Тибета, то теперь сам Тибет вместе с Далай-ламой вышел на встречу с нами. Произошло вынужденное, драматическое столкновение совершенно различных культурных архетипов — своего рода информационный "ноосферный шок", непредвиденный отказ от императивной киплинговской модели противостояния Запада и Востока, обусловленный временем переход к диалогу. И в этом диалоге проблеме религии бон суждено было всплыть и занять свое место в истории тибетской и мировой цивилизации.
Еще задолго до первой буддийской проповеди бон был на протяжении столетий центральной религиозной доктриной Тибета. Трудно представить себе, чем был этот добуддийский бон. И тем более отважной представляется попытка Б.И. Кузнецова проникнуть в его тайну. Ведь со времен Падмасамбхавы (VIII в. н.э.), пламенного проповедника буддизма в Тибете, бон во многом слился с буддизмом и был им отчасти заслонен.
С живыми носителями религиозной традиции бона сталкивались немногие исследователи Тибета. Из русских ученых одним из первых на бон обратил серьезное внимание мой незабвенный учитель Ю.Н. Рерих во время знаменитой Центральноазиатской экспедиции (1923—1927) семьи Рерихов.
"Бон — сложное учение, в котором древние шаманистские представления горной Азии, — писал он — совмещаются с поверьями и обычаями населения Северо-Западной Индии. Восходит ли этот культ природы к индоевропейской древности или, как мне кажется, к доарийскому пласту, пока еще трудно сказать что-либо определенное. Существуют два течения религии бон: первое отличается поклонением силам природы и сопровождается ритуалами шаманизма, некромантией и иногда жертвоприношениями (ныне вместо людей в жертву приносят овец, коз, а также изображения святых); второе представляет собой реформированный бон, или бон, приспособившийся к буддизму".63