— Что, приходила? — ужаснулся я.
— Приходила… И даже будить пыталась.
— Вот ты…
— Но-но! Я предупредил!
— Вот ты — гад! Опозорил перед девушкой.
— Ничего подобного. Зато девушка молчать будет. Знаешь как много таких, что замуж хотят, аж на всё готовы. И это им, заметь, сделать проще чем мужикам. Мне не хотелось бы в тебе нарушать веру в чистую любовь. Но и блядством заниматься не надо. Особенно в своём трудовом коллективе. Вон, даже Костик с Глебушкой имеют «своих» девушек. Во обоих смыслах «имеют». А ты… Танюша, Настюша… Владивосток — город маленький. Все спят под одним одеялом. И если кто-то пукнет… Понял меня?
Я вздохнул.
— Понял, гражданин начальник!
— Вот то-то!
— А что ж ты сразу не наставил меня, э-э-э, на путь истинный?
— Как это не наставлял? Э-э-э… Не наставил? Кто тебе талдычил, чтобы ты в аптеку сходил? Хотя бы об этом бы побеспокоился. О здоровье своём и о последствиях несвоевременных. Думаешь, у них есть мозги? У тебя их нет, а у них, думаешь, есть? Любовь — это химия. И в тебе она сейчас бурлит не по-детски. Сдвинулись в тебе рычаги какие-то. Как на пульте микшерном, что у Громова от Женьки остался. Помнишь? Ползунки там такие…
— Помню, — задумался я.
— Во-о-о-т… Их-то и сдвинули мы, похоже, когда интегрировали мою матрицу в тебя. Я помню твой взгляд до коммы. Теперешний с ним и сравнивать смысла нет. Он кратно перебивает прежний. Почему все твои сверстники и слушаются тебя. Хоть кто-то «возник» на военных сборах? Морпехи возразить не могли. Не потому что ты такой крутой стал, а потому, что не бывает у шестнадцатилетних пацанов такого взгляда.
Такое бывает, когда пацана по имени отчеству начинают величать. Воо времена войны, говорят, такое бывало. Когда пацаны колхозами командовать начинали или в бой бойцов понимали. Фадеев, например, или Гайдар… Бывало… Но это в сложные времена. А тут… Вроде и время мирное, а ты ведёшь себя… Хм… Ну, ты понял меня?
— Понял, — хмыкнул я. — взгляд взрослый, а как был балбесом, так и остался.
— Хм… Ничего страшного. Некоторые, балбесами до конца жизни остаются. А ты, вроде как что-то понял… Возможно ещё не всё потеряно. Хе-хе…
— Хм! Ржёт он…
В палатку заглянул Пырков.
— Тут, у тебя, Михаил, говорят, чаем разжиться можно? — спросил он.
— Можно, — сказал я, «стряхивая с себя» само-погружение в разговор с самим собой. — Может подогреть?
— Не трудно? Подогрей. У меня вафли есть. Будешь?
Я покрутил головой.
— Уже попили, поели макарон, и снова попили. Упились, короче… А вы, что, ещё и чай не пили с утра?
— Почему не пил? Пил. В термосе оставалось. Я вчера у Находчан заливал его. Там ребят много. Они справились со стихией и даже варили горячее.
— И под каждым ей кустом был готов и стол и дом, — подумал я. — Удобная позиция быть в гуще народных масс.
Станислав Куприянович, видимо был умным человеком, и мысли мои прочитал, потому что сказал:
— Да, мне в этом отношении легче. С моим внеконкурентным статусом можно столоваться в любом лагере. Ты, кстати, не передумал?
— Чего?
— На счёт Железняка… Извиниться…
Я снова покрутил головой. Настроение, упавшее после воспитательной беседы с «предком», вообще провалилось на дно колодца.
— Я не считаю себя виновным, — с нотками упрямства, сказал я, поджигая примус и устанавливая на него чайник.
— Только не вздумай дерзить, — сказал «предок». — Это проверка тебя на конфликтность и на стрессоустойчивость. Фыркнешь и твоя карьера разлетится тополиным пухом.
— Красиво сказал, — одобрил я. — Не… Мне вообще пофиг… Я какой-то спокойный с тобой стал. Уверенный в завтрашнем дне. Ха-ха…
— Ну-ну… Не зазнавайся. Знаешь, что самое плохое в человеке?
— Да, откуда?
— Это когда человек абсолютно удовлетворён и абсолютно уверен в завтрашнем дне. Мудрецы-философы таких учеников немного «приопускали», а тех кто разуверился — «поднимали». Когда всё понятно, опасное положение. Небольшой сбой может привести к потере положительной самооценки. Да и стремиться такому человеку некуда. Оттого может возникнуть депрессия и утрата смысла жизни. Вот какой твой смысл жизни?
Я задумался, а потом вспомнил про Пыркова, который внимательно смотрел на меня. Он тоже увидел мой осмысленный взгляд и улыбнулся.
— Удивительное у тебя лицо было, — сказал он. — Вроде, как ты с кем-то разговаривал. Нет?
Я хмыкнул и тоже улыбнулся.
— Почему, нет? Да. Я успел подумать, что вы, умный человек, меня вчера и сегодня спрашиваете об одном и том же. Вот я и подумал, что Железняк — ваш родственник. Или родственник какого-то партийного начальника.