***
— Ш-ш-ш, милая, всё хорошо! Ты дома! — слышу я сквозь непонятный шум в ушах, пытаясь осознать, что происходит и где я нахожусь. — Хватит меня бить! Это я! Я! Твоя сестра — Джанин! Помнишь? Энни, ну, давай же, просыпайся, мать твою! — кричат на меня, трясут и держат за руки.
Пытаюсь проморгаться. Сознание медленно возвращается в моё бренное тельце. Сижу на кровати в синих трусах и майке, почти, как во сне. Дышу часто и тяжело, лёгкие готова выплюнуть, будто пробежала несколько километров. Спортсмен из меня всегда был никудышный. Тёмная пелена жуткого видения медленно сходит с глаз, и я начинаю осознавать, что действительно нахожусь дома, в безопасности. Смотрю на испуганное и тревожное лицо сестры, которая вглядывается в мои серо-голубые глаза, ища там хоть толику здравого ума. А руки мои уже держат её плечи, цепляясь за синюю пижаму, как за спасательный круг.
— Я здесь, Джани! — быстро отвечаю, немного разжимая пальцы.- И я Энн, если ты не забыла, конечно! Знаешь, надо говорить «Твою мать», если хочешь ругнуться, — произношу тихо, пытаясь пошутить. Вижу облегчение и одновременно непонимание в удивительно ярких голубых глазах. Улыбаюсь во весь рот и обнимаю такую родную старшую сестрёнку. Разница в возрасте у нас аж в целых десять лет. Оказывается, ей уже тридцать семь. Значит, и мне давно уже не двадцать шесть. А я совсем не помню ни её, ни свой день рождения.
— Я Джанин! — поправляет она меня.
— Скажи «Спасибо», что не Джо! — говорю я, не переставая её обнимать. Смешок с её стороны. — Не поранила тебя? — переживаю и отстраняюсь от сестры, начиная её ощупывать, щекоча. Наконец слышу гортанный смех. Она так редко смеётся, что я забыла, каково это. Со своей работой она совсем очерствела и стала похожа на робота. Сейчас ей нелегко. Я опять создала ей проблемы. Я всегда лезла на рожон, что вечно выходило ей боком. Вот и теперь она снова переживает за меня. Ей на время пришлось переехать ко мне до тех пор, пока не убедится, что со мной всё в порядке, и я никого не покалечу в неконтролируемом приступе паники. Она хорошая сестра и лидер. Но чрезмерная опека начинает подбешивать. Джанин Мэттьюс любит всё контролировать и указывать каждому, что ему делать и как поступить. Ей бы в «госпожи» в какой-нибудь элитный бордель. Несомненно, там найдутся те, кто любит подобное подчинение. Но не я…
— Хватит, Энни! — выделила Джанин моё имя, стоя на своём. Она всегда меня так называла, сколько бы я не поправляла её.- Тебе не стоит сегодня выходить на работу. Прошло слишком мало времени с тех пор, как тебя выписали. Я поговорю с Аланом, он продлит тебе больничный. Кстати, Мэтью звонил, предлагал заехать за тобой в девять, — сказала она. А я недовольно поморщилась. Последняя фраза вообще выбила из колеи.
Мэтью Донаван. Опять этот Мэтью. Хоть убей, не помню, как стала встречаться с этим парнем с именем, почти, как моя фамилия. Он был милый и приходил несколько раз ко мне в палату, говоря, что именно я — его судьба. Что даже некое сходство моей фамилии и его имени это доказывают. Но, видя моё отчуждение, что его совсем не узнаю, уходил расстроенным, напоследок пытаясь поцеловать меня хотя бы в щёку. А я… А что я?! Я ничего не чувствую к нему. Абсолютно! Не могу поверить, что, по его словам, жила с ним аж целых три месяца, и мы готовились к свадьбе. «К чьей?» — спросила я тогда недоуменно, услышав эту «прекрасную» новость. А он удивился, снова обиделся и вышел из палаты. Странный такой. И как я могла повестись на него? Да, симпатичный, даже очень. Высокий, хорошо сложен и слишком накачан для ботаника. Говорят, бывший бесстрашный. И привычка следить за собой, точнее за своим телом, осталась неизменной с тех времён. Тёмные волосы, карие глаза, смуглая кожа, длинный аристократичный нос, голос с приятной поволокой, широкий подбородок с ямочкой — само совершенство! Даже очки с тонкой синей оправой совсем не портят его мужественное лицо. И правда, чего я повелась на него? Радоваться надо, что такая красота рядом, а я всё нос ворочу. Но ненормально же, когда мужик так обижается на бабу, находящуюся в беспамятстве. Тем более, он теперь эрудит, а не бесстрашный дебил. Должен же хоть немного войти в моё положение и хоть чуток подождать и не быть таким непонимающим эгоистичным человеком. Что же я могу поделать, если я не помню? Не помню ничего, что связано с ним. Я не ощущаю никаких эмоций, когда вижу его красивое лицо и накачанное тело. Никаких, кроме раздражения. Меня раздражает, что мой мозг, впервые в жизни, отказывается функционировать. Бесит, что этот Мэтью — и есть причина моего дискомфорта. Когда приходил ко мне в палату, постоянно показывал наши совместные фото на своей консоли, говорил о любви, а я только сжимала зубы сильнее от его настойчивого требования, чтобы я вспомнила хоть что-нибудь из нашего совместного прошлого и боялась его обидеть в очередной раз. Его разговор каждый день начинался и заканчивался одинаково: «Помнишь то…» или «Помнишь это…»? А я не помню ничерта! Ничегошеньки, что случилось со мной за последний год. Док говорит, что это вполне нормально в моей ситуации. Что меня несколько дней пичкали какими-то препаратами, схожими по составу на сыворотку правды и галлюциногенную инъекцию, которую колют при выборе фракции, чтобы определить принадлежность к тому или иному обществу. Что шок, пытки и этот чудо-состав сделали своё дело, и мой мозг чуть не вскипел, отказываясь соображать вообще. Защищаясь, нейронные связи моего желе воздвигли стену. Алан — прекрасный врач. И я склонна верить ему больше, чем Мэтью, поэтому стараюсь пропускать мимо ушей все обидки «своего» парня. «Пусть скажет «Спасибо», что не валяешься на кровати и слюни не пускаешь!» — сказал однажды док, заходя ко мне в палату после очередного посещения Мэтью, увидев мою кислую мину. Милый дядечка, этот Алан. «И похоже, неровно дышит к моей сестричке!» — в тот момент подумала я, улыбнувшись ему.