Они были подержанными, стоили вместе 400 долларов, издавали страшный шум и не гармонировали друг с другом (одна бежевая, вторая белая), но все-таки, боже мой, какие это великолепные устройства.
Наш теперешний дом почти вдвое меньше предыдущего, но в нем много света, в нем есть пространство, есть воздух. Полы деревянные, и поскольку первую комнату мы сделали кухней, в доме высвободилось достаточно места — если у кого-нибудь возникнет такое желание, — чтобы пробежать от одного конца дома до другого и ни разу не удариться ни об дверь, ни об стену. Более того: если на вас носки, то гипотетически можно разбежаться из глубины дома через кухню, а попав на твердое дерево гостиной, прыгнуть и заскользить до самого конца, до передней двери; если повезет — на полной скорости (рис. 2).
Мы чувствуем себя временными жильцами, смотрителями дома, отпускниками, поэтому не прилагаем особых усилий, чтобы подружиться с местными. Наши ближайшие соседи — немолодая лесбийская пара, пожилая китайская пара, супруги сорока с небольшим (муж — черный, жена — белая), а рядом — Дэниэл и Буна, они ходят в сандалиях и фенечках и не женаты — похоже, просто друзья; оба работают в какой-то социальной службе. Еще в нашем квартале обитают матери-одиночки, разведенные, вдовы, вдовцы, одинокие женщины, живущие с одинокими мужчинами, одинокие женщины, живущие с одинокими женщинами, а в нескольких кварталах от нас есть даже Барри Гиффорд[54]. Только здесь мы не выделяемся из окружения. Только здесь мы может выглядеть относительно заурядными.
Весь дом мы перекрасили заново. С этой работой мы с Тофом, вооружившись валиками и пропуская углы и лепнину, справились за неделю — комнаты стали вольными, размытыми, похожими на творения Ротко[55]. Общую комнату мы сделали светло-голубой, а гостиной подарили цвет темного бургундского вина. Моя комната стала цвета лососины, а кухня — желтоватого оттенка; комната Тофа оставалась белой, пока как-то вечером, накануне его десятилетия и в разгар борьбы с ночными кошмарами, я не нарисовал на стенке для украшения и защиты двух огромных супергероев — Росомаху и Кейбла[56]: один спускается сверху, второй стоит над кроватью. Пока это происходило, Тоф спал; краска капала на одеяло и на вылезшую из-под одеяла левую ногу.
Так мы сделали это место своим, но теперь в нем царит бардак.
Мы начинаем прения.
— Ты урод, — говорю я.
— Сам урод, — говорит он.
— Нет, ты урод.
— Ну уж нет. Это ты урод.
— Урод — ты. Самый уродский урод.
— Что-что?
— Я говорю: ты…
— Ерунда какая-то.
Мы валяемся на диване, совершаем визуальный анализ. Спорим, кто что должен убирать. Обсуждается и другой, более важный вопрос: кто должен был с самого начала навести в комнате порядок, пока беспорядка не накопилось так много. А ведь было время, напоминаю я Тофу, когда он получал карманные деньги только при условии выполнения необходимого минимума домашних дел.
— Как это — карманные деньги? — спрашивает он. — Ты вообще никогда не давал мне карманных денег.
Я пересматриваю свою стратегию.
Кофейный столик стал у нас в доме чистилищем, перевалочным пунктом для всего, что недоедено, обветшало или разбилось. Он покрыт газетами, книгами, двумя пластиковыми тарелками, полудюжиной грязных столовых приборов, распечатанным пакетом «Рисовых хрустиков», пенопластовой коробочкой с жареной картошкой — накануне вечером кто-то из нас решил, будто «они слишком толстые и чвакают», и картошка осталась несъеденной. Есть там и упаковка соленых крендельков, вскрытая тем единственным обитателем этого дома, который не в состоянии открыть пакет по-человечески, поэтому кухонным ножом протыкает дырки посередине. В комнате как минимум четыре баскетбольных мяча, восемь мячей для лакросса, скейтборд, два рюкзака и один чемодан, который все еще наполовину не разобран и четыре месяца не трогался с места. На полу возле дивана живут три стакана: в них когда-то было молоко, а теперь — его окаменевшие останки. Общая комната и состояние перманентного разгрома, в котором она пребывает, — вот проблема, вынесенная на повестку дня.
Я только что выступил с Докладом о Положении в Общей Комнате; он отличается масштабностью видения, проблемной глубиной и стратегической перспективностью, он может служить источником вдохновения для всех и каждого, и вопрос передан на рассмотрение комитета. И хотя комитет обсуждает вопрос с разных точек зрения, принимает во внимание как аспекты происхождения разнообразных элементов текущего бедлама, так и вопрос о наиболее оптимальной кандидатуре исполнителя предписаний комитета, ситуация в смысле решения складывается патовая.
55
Марк Ротко (1903–1970) — американский художник-абстракционист литовского происхождения. В его росписях зданий доминируют крупные, мягкие по колориту, ровные по тону цветовые зоны; по замыслу художника, они должны располагать к молчаливому мистическому созерцанию.
56
Персонажи различных комиксов компании «Марвел»: Росомаха (с 1974) — человеке лезвиями, растущими из рук; Кейбл (с 1990) — мутант-киборг.