Наконец, долгожданный день наступил. С самого утра шел дождь, что для Гёттингена не редкость. Здесь дожди очень надоедают, иногда они могут идти семь-восемь дней без остановки. Как будто кто-то просверлил в небе множество крохотных дырочек, через которые неустанно просачивается вода. Темно-серое небо нависает над головой, дышится тяжело, как будто грудь наполнили ватой. Вот и сегодня шел дождь, но я чувствовал себя совсем иначе. Меня переполняла радость, как будто со мной вот-вот должно было произойти какое-то очень счастливое событие. Казалось, надо мной не мрачное серое небо, а яркие счастливые звезды.
Выступление было назначено на вечер. Когда начало смеркаться, за мной зашел друг, который жил в Гёттингене уже семь лет. Мы пошли вместе. Капли дождя падали на лицо, было холодно, как глубокой осенью. Мы еле смогли протиснуться в парадный зал женской гимназии, внутри уже толпилось больше тысячи человек. Электрические лампы горели так ярко, что было светло как днем. Это немного удивило и расстроило меня. Я всегда полагал, что поэты должны читать стихи в маленькой комнате, в тусклом свете настольной лампы, в окружении нескольких последователей. Должно быть, такая картина была только в моих мечтах, а в жизни все оказалось иначе. Однако это не испортило мне настроения, и совсем скоро я был вдохновлен, как и прежде. В шуме, наполнявшем зал, мы ожидали начала выступления.
Вдруг стало тихо – вошел поэт. Он был очень пожилым и шел, покачиваясь из стороны в сторону. Ему помогли подняться на сцену, он медленно опустился на приготовленный для него стул, молча скрестил руки. Мое сердце трепетало от этой волшебной тишины. Наконец он произнес несколько слов о свободе и творчестве в качестве вступления, а после начал читать стихи. Сначала очень тихо, немного дрожащим голосом, но мягко, подобно тому, как облака плывут по осеннему небу или рябь струится по весенней воде. Подобно всему тому, что нельзя описать словами. Второе стихотворение, третье – он читал все громче. В каждой строке этих незаурядных стихов открывалось столько нового, какая-то необыкновенная безграничная сила была в них. Словно внутри пылала душа, наполненная жизненной энергией – и моя собственная крошечная душа запылала вместе с ней, не в силах противиться ритму. Поэт как будто становился все больше и больше и вырос до такой степени, что все вокруг исчезло. Остался только его дрожащий и торжественный голос, доносившийся неизвестно откуда. Словно молния, которая летит с неба. Словно ледяной поток, который бросается вниз с высокой скалы и разливается вокруг меня. Глаза мои будто покрыла пелена, я ничего не видел. Вокруг все стало серым, превратилось в дым. Даже я сам стал серым, стал дымом. И оказался неизвестно где, унесенный этой неведомой силой.
Не знаю, сколько прошло времени, вдруг вокруг стало тихо. Я словно очнулся от обморока и обнаружил, что по-прежнему сижу в том же зале среди тех же людей. Я попытался успокоиться и взглянул на сцену. Свет освещал половину лица поэта, большая черная тень падала на стену за его спиной. Поэт уже закончил декламировать стихи и собирался прочитать небольшой рассказ. Мираж рассеялся, я оглядел зал, полный зрителей, их внимание было приковано к сцене, глаза – широко раскрыты. Посмотрев на лицо поэта, я обратил внимание, как двигалась его морщинистая кожа, как дрожали губы. Этот пожилой человек прилагал невероятные усилия, чтобы дочитать свои стихи.
Он окончил рассказ, и ему помогли спуститься со сцены. Звучали бурные аплодисменты, не стихавшие даже когда он ушел. Поэт вышел снова, подошел к краю сцены, медленно поклонился и снова прошествовал за кулисы.
В зале началась толкотня – все хотели взять у поэта автограф. Мы терпеливо ждали. Наконец очередь дошла до нас. Поэт расписывался с трудом, рука его дрожала. Поставив автограф, он взглянул на меня, и тогда я увидел, что у него необычайно большие сияющие глаза. Возможно, заметив, что я иностранец, поэт пробормотал что-то себе под нос. Я ничего не успел ответить, так как человек, стоявший позади, уже выталкивал меня из комнаты.
Снаружи все еще шел дождь. Свет от уличных фонарей поблескивал в нитях мороси, тянущихся сквозь сумрак, и отражался в лужах тусклыми, хаотично разбросанными пятнами. Два сверкающих глаза следовали за мной, куда бы я ни посмотрел. Они мерещились мне всюду – в глухой темноте плотно закрытого окна, в дали ночного неба и даже во сне.